Давид Малкин - Король Шломо

– Мне рассказали, как ты судил двух женщин, не поделивших младенца, и определил, кто из них действительно его мать, а кто только прикидывается, – вмешался Рехавам. – На твоём месте я ещё велел бы побить обманщицу камнями.

Король вздрогнул.

– Она осталась без сына, – обернулся он к Рехаваму. – Какое тебе ещё нужно наказание?!

– Уж я бы придумал, – не унимался мальчик.

«А что, если бы он и вправду придумал!» – испугался Шломо.

Впереди показались Долинные ворота. Около них уже толпились горожане.

Король Шломо остановился:

– Если хотите что-то спросить, спрашивайте, пока мы не вошли.

Кимам бен-Барзилай задумался, а Рехавам неожиданно произнёс слова, которые, видимо, беспокоили его давно:

– Отец, Господь создал человека и сказал: «Хорошо!» Но какое же это «хорошо», если человек знает, что умрёт, только не знает, когда?

Шломо резко обернулся к сыну и испуганно посмотрел на него. Это был первый случай, когда он не смог ответить Рехаваму.

Вместо него к мальчику обратился Кимам бен-Барзилай:

– Всё, что создано Господом – прекрасно! – сказал он. – А то, что человек не знает точно, когда умрёт, – так ты сам подумай: если бы человек знал, что уже близится день его смерти, разве стал бы он строить дом и сажать виноградник? Хорошо, что люди не знают, когда за ними придёт смерть. С одной стороны, они стараются жить так, чтобы душа отправилась на небо без греха; с другой – надеясь, что конец не так уж близок, люди задумывают дела на много лет вперёд.

Они вошли в тень под воротами и вместе со всеми начали слушать.

Рехаваму быстро стало скучно. Отец разрешил ему пойти к ручью Кидрон погоняться вместе с другими мальчиками за стрекозами в зарослях.

Старик из селения Манахат жаловался, что сосед захватил его участок. Сосед не отказывался: да, он присоединил эту землю к своей. Но ведь старик всё равно хотел её продать.

– Я заплачу ему, – предлагал сосед.

– Но я уже обещал эту землю другому человеку, – объяснял старик. – Вначале я, как принято, предложил соседу купить у меня участок. У него первого есть право на покупку, потому что его поле граничит с моим. Сосед не захотел, и тогда я выставил эту землю на свободную продажу. Тут он решил, что ещё один сосед ему не нужен, и сказал, что купит участок.

Я говорю: «Ты опоздал». Тогда этот человек просто перенёс межу и занял мой участок.

– У тебя есть свидетели? – спросил судья.

– Нет, но ведь он сам признал, что присоединил мой участок к своему, – сказал старик. – Разве этого мало?

Судья зачитал из Закона:

«Если дело касается жизни и смерти человека, признание обвиняемого не считается свидетельством. Но если спор идёт об имуществе, то признание обвиняемого приравнивается к ста свидетельствам».

– Ну, теперь всё ясно, – шёпотом сказал королю Кимам бен-Барзилай.

– Тогда незачем было и начинать суд, – тихо ответил Шломо. – Наверняка всё это дело затеяли наследники. Как говорится: чем больше добра, тем больше поедающих его.

Король Шломо оказался прав. Перед судом появились родственники старика, которые утверждали, что тот уже плохо соображает и поэтому всё хозяйство, включая дом и землю, должно быть передано им, его наследникам, о чём они просят суд уже несколько лет.

– Так я и знал! – пробормотал король Шломо.

Пошёл мелкий дождь, и сделалось душно. Суд окончился, ерушалаимцы начали расходиться. Король Шломо вдруг кинулся домой. Кимам бен-Барзилай, увидев его лицо, перепугался и побежал следом.

С тех пор и до конца дней к королю Шломо не раз приходило это видение: он бежит по ступеням террас Города Давида и шёпотом просит Бога, чтобы предчувствие беды не сбылось.

– Где она? – закричал Шломо, запыхавшись.

Его поняли.

– Наама пошла к Кидрону, – крикнул ему кто-то из слуг.

Шломо бросился туда.

Наама лежала, закинув руку за голову. Второй рукой она ухватилась за лодыжку. Видимо, боль обожгла её внезапно.

Король Шломо опустился на колени и стал гладить ладонями лицо жены, будто хотел его согреть.

– Скорпион, – сказал кто-то рядом. – Он убил её.

Король поднялся и, неся на вытянутых руках лёгкое тело Наамы, пошёл к дому. Остановился, никак не мог войти. Капли дождя ударялись о стену, и брызги летели ему в лицо. Он ничего не замечал. «Я отживу сколько мне положено, но лучше бы Господь взял меня сегодня ночью», – твердил он про себя.

Тридцать дней длился траур. Шломо сидел на полу, облачившись в рубище, не подрезая бороды и не расчёсывая волос. С улицы доносились голоса плакальщиц, во многих домах горели поминальные свечи. Иврим постились.

После возвращения с похорон Наамы в Доме леса ливанского была устроена трапеза для бедных. Королю перед началом поста подали крутое яйцо – символ законченной человеческой жизни, чтобы он скорее осознал, что его жена никогда к нему не вернётся. Тридцать дней король Шломо принимал иврим со всей Эрец-Исраэль. Больше всего побывало в его доме ерушалаимцев, и он удивлялся тому, как много людей любили Нааму. И не только королевские слуги и домочадцы, но и просто горожане, каждый день встречавшиеся с ней на террасах и на берегу ручья Кидрон.

Когда закончились первые семь дней траура, дом короля ещё оставался полным дыма от жертвоприношений, но Шломо уже понимал, что ему говорят.

Командующий Бная бен-Иояда завёл разговор о том, что королю нельзя оставаться без жены.

– Посмотри, у каждого царя за Иорданом по десять жён и множество детей. То же самое в Вавилоне и в Египте.

Завуд, начальник правителей областей, донёс, что пророк Ахия у себя в Шило объявил смерть Наамы наказанием королю Шломо за его гордыню, за то, что он хочет поселить Бога в земном доме.

Но большинство людей, приходивших в Дом леса ливанского, только молча обнимали Шломо и его детей и уходили.

Король принимал всех, стараясь вслушиваться в то, что ему говорят. А сам ждал вечера. Строго запретив кому бы то ни было следовать за ним, он уходил в «их» шалаш и оставался там до утра.

В темноте ночи приходили к Шломо то рассвет, то полдень из недавней счастливой жизни.

…Над миром – божественная тишина. Я очнулся в траве, разбуженный перебегавшими через мою шею крошечными муравьями. Приоткрыл глаза. К плечу прижалась светловолосая голова. «Женщина не такая уж красивая, – подумал я. – Настолько некрасивая, что никогда не захочу избавиться от любви к ней». И представил мою будущую жизнь. Эта женщина родит мне сына, которого я буду учить управлять своим трудным народом… Потом я вгляделся в её спящее лицо и подумал: «Пожалуй, она не иудейка». По золотистым волосам, по оливковой коже – такой, что мне вдруг захотелось укусить женщину за плечо, – по тёплому запаху умащений и по отсутствию других запахов я догадался: она пришла ко мне из страны Аммон. Наама-аммонитянка!