Давид Малкин - Король Шломо

Она открыла глаза и спросила:

– Где пасёшь ты, и где со стадом отдыхаешь ты в полночь,

чтобы мне не бродить под покрывалом у шатров товарищей твоих?

Я ей ответил:

– Если ты не знаешь, прекраснейшая из женщин,

приходи по овечьим тропам и паси козлят своих у пастушьих шатров.

А что за мелодия разбудила её? Я прикрыл глаза и задержал дыхание. Мелодия повторилась. Она была соткана из выдохов открывшихся свету диких лилий. Приближалось утро, мир вокруг пробуждался после ночи. Тела горлиц светились в полёте, а их маленькие головки перечёркивали горизонт. Резкие голоса птиц будто старались разбудить солнце. Я даже разбирал слова: «Ну, всходи же!» Мы с Наамой говорили между собой, что горлицы – это ангелы, которых посылает Господь, чтобы оповестить людей, что скоро весна, праздник Песах.

Эта мысль наполнила меня весельем. Наама, услышав мой смех, посмотрела удивлённо и тоже засмеялась.

…Мы с ней часто обсуждали истории из Учения. Однажды Наама спросила: «Шломо, почему Рахель, когда покидала дом отца своего, Лавана, украла глиняные фигурки божков? Может, она всё ещё оставалась язычницей?» – «Я думал об этом. Яков провёл у Лавана полтора десятка лет и, наверное, успел убедить свою жену Рахель, что Бог один, а все прочие – языческие кумиры». – «Тогда зачем были нужны Рахели эти, как ты их называешь, кумиры?» – «Думаю, Рахель к тому времени относилась к ним, как к игрушкам, напоминавшим ей о детстве в доме отца. Она знала, что в стране её мужа Яакова игрушек у неё не будет, что наш Закон не позволяет изображать ни людей, ни животных. Ты не удивляйся тяге этой девочки к игрушкам, ведь когда они встретились с Яаковом и тот попросил Лавана отдать ему Рахель в жёны, ей было всего четырнадцать лет. Конечно, все свои детские мечты она привыкла рассказывать своим глиняным божкам». – «Как ия», – прошептала Наама.

Через тридцать дней король Шломо привёл себя в порядок, снял траурную одежду и вместе с детьми и приближёнными отправился за Иордан.

Шейх Зимран, отец Наамы, жил со своим племенем в степях страны Аммон, завоёванной еще королём Давидом.

Когда караван короля Шломо прибыл в стан шейха Зимрана, там ещё продолжался траур. Печальные аммонитяне сидели вокруг костров, женщины с исцарапанными лицами рыдали и припадали к земле. Эти обычаи были чужды иврим, и, подъезжая на верблюдах к шатру шейха, они отворачивались и старались не смотреть по сторонам. Тафат и Басемат, дочерей Шломо, провели к жёнам Зимрана. Девочкам рассказали, что мать Наамы тоже умерла молодой и тоже от укуса скорпиона.

Шейх Зимран, белобородый старик с ясными глазами, поднялся навстречу королю Шломо. Они обнялись и сказали друг другу слова сочувствия, каждый какие приняты в его народе.

Они не встречались со времени свадьбы Шломо и Наамы, и шейх Зимран познакомил его с родившимися за это время сыновьями и внуками. Ни один из них не был похож на Нааму, как с замиранием сердца ожидал Шломо. И на отца она не была похожа.

В шатре, где было много людей, шейх Зимран сидел рядом с Шломо. Они говорили о засухе, о том, что в Иордане стало меньше рыбы, что кочевники присмирели и в этом году не нападали ни на стада шейха, ни на поля ивримских племён Реувена и Гада.

После полудня король Шломо начал прощаться. Он пригласил шейха и его родню приехать в Ерушалаим, когда у них закончится траур, и обещал в случае засухи помочь зерном из своих запасов.

Увидев, что шейх часто поглядывает на своего внука, король Шломо сказал:

– Я знаю, как ты любишь Рехавама, мне говорила Наама, когда возвращалась с ним от тебя. Скажи мне, самый уважаемый прорицатель в Аммоне, хорошо ли будет он управлять народом иврим?

Люди в шатре разговаривали между собой и не слышали беседу короля Шломо с его тестем.

Шейх Зимран повернулся к Рехаваму, и улыбка сразу исчезла с его губ. Он что-то крикнул слуге, тот внёс в шатёр жаровню с углями и поставил её в углу. Шейх поднялся, подошёл к жаровне и стал смотреть на мерцающее пламя и нюхать дым.

– Нет, – покачал он головой, когда вернулся и сел рядом с королём Шломо. – Рехавам не будет после тебя править в Эрец-Исраэль. Так сказали мне мои боги.

– Почему? – встревожился король Шломо.

Шейх Зимран повернулся и опять понюхал дым, поднимавшийся над жаровней.

– В Ерушалаиме Рехавам будет править, а в Эрец-Исраэль нет. Не спрашивай меня почему. Мои боги не объясняют, они только говорят, что будет.

У выхода из шатра они обнялись, и шейх напомнил, что он со всеми своими воинами готов присоединиться к армии иврим, если король Шломо выйдет на войну.

Караван иврим торопился, чтобы увидеть первые звёзды уже на другом берегу Иордана.

В Ерушалаиме король Шломо сразу пошёл на могилу Наамы, потом к их шалашу и прилёг возле него на траву.

Неподалёку от головы Шломо оказался нагретый на солнце валун. На него взобралась ящерица и посмотрела человеку в глаза. Шломо улыбнулся ей, не отводя взгляда.

Подошла газель и прикоснулась лбом к его груди. Он положил руку на её пушистый затылочек и подумал: «Наши с тобой предки сотворены единым Богом, только в разные дни».

Газель ототттла к кустам и тут же забыла о Шломо. Он ещё с минуту не шевелился, потом поднялся и пошёл своей дорогой, продолжая улыбаться.

…Однажды мне приснилась весна и разговор с Наамой. Я рассуждал вслух: «Уверен, раз смерть неизбежна, Господь в доброте своей создал для людей какое-то утешение, надо только понять, какое». – «Сколько я тебя знаю, ты всё время об этом думаешь, – сказала она, – расспрашиваешь старцев и пророков, – и неожиданно с улыбкой добавила: – А ты спросил бы меня». – «Ты это знаешь, Наама?» – «Знаю». – «Так скажи». – «Любовь», – ответила она и засмеялась. Я улыбнулся и поцеловал её. Но не поверил.

– Ты и сейчас не веришь, – сказал ему Храм.

Шломо очнулся, сел и, не раскрывая глаз, продолжал рассказывать Храму:

– В дни нашей любви, когда я просыпался от света звёзд, проникавшего к нам в шалаш, рядом с моей щекой лежала тёплая щека Наамы – так близко, что это мешало мне рассмотреть её лицо. Однажды я повернулся на бок и потянулся губами к родинке на её ухе, но тут же вспомнил, что Наама просыпается от прикосновения моей бороды, и остался лежать, улыбаясь, положив руки под щёку. Не разжимая век, я видел Нааму. Её волосы, блестевшие от масла, выскользнув из-под платка, пересекали высокие брови и касались подведённых углем нижних век.

А может, мне вспомнились не волосы Наамы, а ночная трава в нашем шалаше? С этой травой сливались её распущенные косы и мои волосы. Я видел ровную линию её носа. Серебряное кольцо в ноздре покачивалось над верхней губой, а от нижней шла складка через весь подбородок. Я несколько раз дарил Нааме египетские серьги из голубых и жёлтых камней, но ей больше нравились крупные деревянные бусы, нанизанные на шерстяную нить. Таких низок на тёмно-оливковой шее у Наамы набиралось с десяток, они спускались на шерстяную рубашку и доходили до плеч.