Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Прости меня, Щукин, за малодушие, - сказал я участковому. И признался, что был свидетелем его убийства.

- Ты вообще не свидетель, - ответствовал мне Щукин. - Ты потерпевший. И придется тебе еще потерпеть.

- Долго ли?

- До свидетелей, имеющих власть затворить небо, чтобы дождь на землю не шел.

- Это которые из книги «Откровение»? – спросил я Щукина. - А как же зверь, выходящий из бездны? Сразится он со свидетелями? Победит ли он их?

Щукин промолчал. С отрешенным выражением смотрел он вдаль на дымящие комбинатские трубы.

- Марк Родионович утверждает, что бездны нет.

- Пора мне, - Щукин в бронированной фуражке ринулся в воду, и поплыл к берегу стилем баттерфляй.

- Постойте, Щукин, - крикнул я, и проснулся оттого, что Вьюн укусила меня за ухо.

- Вы с дядей во сне разговаривали, - объяснила она свое поведение. - О чем, не понять, но громко.

- Сигареты где?

Я прислонился к спинке, мокрый, точно плавал вместе со Щукиным. Вьюн соскользнула с кровати, обшарила мой дождевик, брошенный на полу, и вернулась под одеяло со смятой пачкой. В кармане редакторских штанов я отыскал свою зажигалку, вытряхнул предпоследнюю сигарету, и закурил.

- О чем? - Вьюн толкнула меня локтем.

- Так. Ни о чем. О Балаклаве.

- Вы что, на одной лодке служили со Щукиным?

- На разных. Сначала на одной, потом на другой.

- Это он любил, подводник Щукин, в свои воспоминания погружаться. Черное море, как тема жизни после красного 0,75. Красное и черное. Ставок больше нет. А прикиньте, если бы хохлы не отделились, так бы Щукин в мичманах до сих пор бы…

Вьюн притихла. Я же подумал, что тяга украинцев к самостийности отразилась на судьбе мичмана куда меньше, нежели широкий жест Хрущева, прирезавшего Крым к республике, которой название семантически происходит от слова «окраина». Хотя удмуртской крови во мне намешано литра два с половиной, однако же, и варяжской бродит не меньше. И как я частичный варяг, и кривой потомок основателя города Киев, я имею официальное право рассуждать от имени мужского рода варяжского лица единственного числа. Хоть бы, в день смерти фельдмаршала Миниха. Или в день, хотя бы, рождения светлейшего Григория Александровича Потемкина. И такого числа я рассуждаю: это наши героические солдаты разумно Крымские бухты у Голубой Орды отвоевали для украинцев. Чтобы нам было впоследствии, где подлодки свои для украинцев разместить. Чтобы в случае вооруженного, допустим, конфликта с наших подлодок их эсэсовской дивизии «Галичина» было проще крылатыми ракетами обстреливать наши газопроводы, снабжающие украинцев энергией. И это отнюдь не историческое отступление, уважаемый читатель. Это вообще не отступление. Это сдача русских позиций. Вроде, как в бессрочную аренду. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Он сдается другу.

Потушив окурок и сунувши его обратно в пачку, наяву я более не рассуждал часов до восьми, когда Вьюн разбудила меня, с грохотом вывалив на стол содержимое одного из подземных чемоданов. Вьюн уже успела переодеться в спортивный красный костюм с капюшоном и обуть полукеды. От прежнего платья остались велосипедные бусы, уснащавшие тонкую шею с родинкой. На солдатской тумбочке у кровати возлежали пурпурные с лампасами шаровары, придавленные разношенными, где-то сорок четвертыми кроссовками. Очевидно, для меня заготовила. Участковое наследство.

- Вы можете эту хреновину собрать? – спросила Вьюн, обернувшись.

Вставши с кровати, я подошел к столу, и осмотрел металлические детали. Да. Я мог собрать эту хреновину. Когда-то я мог ее собрать за двенадцать секунд с завязанными глазами. Когда-то я метко сражал из нее фанерных пехотинцев на стрельбище. Хреновина, пулявшая в моих руках длинные и короткие очереди, имела номер АЕ 8232. Некоторые вещи не забываются. Такие вещи, как эта хреновина. Самая смертоносная хреновина в мире. Вращаются, между прочим, слухи, будто бы автомат MP.43 Хуго Шмайссера, изобретенный русским танкистом Калашниковым прихлопнул больше народу, чем все оружие массового поражения. Если б так, я удивлен, что знатный оружейник Михаил Тимофеевич Калашников до сей поры еще не лауреат международной Нобелевской премии, учрежденной на выручку от продажи динамита. Между прочим, русская фамилия Калашников семантически произошла от слова «калашник». Что значит, «лекарь». Зато Нобелевскую премию вполне заслуженно получил отец немецкого химического оружия еврейской национальности Фриц Грабер, создатель отравляющего газа «Циклон Б», широко использованного в практике холокоста. Но это мелочи. Так. Научное отступление. Вроде бы, как штурмбанфюрер СС Вернер Фон Браун, награжденный в 1964 году Британским межпланетным обществом золотой медалью за обстрел города Лондона ракетами Фау-2, временно отступил от своих нацистских убеждений ради установки звездно-полосатого флага на Луне.

Итак, два рожка по 30 патронов калибра 7,62, полированное цевье, затворная рама и возвратная пружина, развернутые на промасленной бумаге, лоснились от смазки. Тут же лежали шомпол, штык-нож, две гранаты для стрельбы из РПГ- 29, четыре лимонки РГД-5 и, собственно, гранатомет, известный в армии под кличкой «Вампир». Мне тотчас припомнилось, что миновала суббота. Судя по арсеналу, Вьюн планировала устроить кровавое воскресение в Казейнике. Судя по тому, что чемодан племянница Щукина могла и раньше открыть, моей измученной персоне в ее свирепых замыслах отводилась не последняя роль. «А может и последняя, - рассудил я мрачно. Смотря откуда счет повести. От завязки предстоящей операции, либо же от ее наиболее вероятной развязки».

- С чего начнемте? - покосился я на существо. - Вокзал, телеграф и почта? Или славянские казармы для начала захватим?

- Сначала завтрак, - Вьюн коротко изложила повестку дня. - Потом вы соберете пулемет.

- Еще и пулемет имеется?

- Ну, автомат. Какая разница?

- Послушай-ка, существо. Ты что задумало?

- Меня Вьюном звать. По дороге узнаете.

- Прямо здесь и сейчас, как пишут в передовой статье «Казейник цайтунг». Иначе дороги не будет.

- Пустырник закончился. Валерьянку пришлось вам заварить. И еще тут пузырек «валокордина», могу накапать. И облатка транквилизатора какого-то. Щукин успокаивался после запоев.

Сунулась в тумбочку. Зашуршала там. «Значит, что-то особенно извращенное затевает, пигалица, - прикинул я сообразно ее беспокойству на предмет моей возможной болезненной реакции. - Штурм комбината «Франкония» как минимум. Захватим заложников штук пятьсот. Выдвинем требования. Потом заложников будем расстреливать. Через каждый час рыл по десять. Какие у нас требования? Два лимона мелкими купюрами? Контейнер соломы? Заправленный самолет с экипажем?». Я следил за ней, исполненный глубокого отвращения. Наблюдал, как она стянула ковшик с керогаза. Как сливает она валериановый отвар в уже фаянсовую кружку с гербом Союза Советских Социалистических республик, боле смахивающим на венок от Ельцина. Я осмотрелся. Милицейские брюки висели под кителем вниз подтяжками в открытом шифоньере. Можно было эту заразу подтяжками связать. И запереть в шифоньере.