Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

Я, конечно, помнил про осколочную гранату в кармане дождевика. Но какую пользу я мог извлечь из нее, если не мог извлечь саму гранату? В правой руке я судорожно сжимал бесполезный «калач», а левая при панике изменяет мне с детства. На моей стороне оставалась только паника, уважаемый читатель. Только паника еще гнала меня к заветному отверстию, за которым я мог избежать плачевной участи. В паре тройных прыжков от проволочной ограды, я лопатками почувствовал, как самый резвый из моих преследователей уже оторвался от взлетной полосы. Паника развернула меня на сто восемьдесят градусов, и тут мне стало понятно, отчего я не бросил бесполезное оружие. Потому что, уважаемый читатель, бесполезного оружия не существует. Бесполезного оружия попросту еще не изобрели. Сбитый мною в полете мощнейшим автоматическим ударом, ротвейлер грянулся оземь и замотал окровавленной шайбой. Но расстались мы ненадолго. Ротвейлеры созданы из мускулов, тупого упрямства и челюстей, которых мертвую хватку превосходит разве что медвежий капкан. И он уже прыгнул мне на грудь, и разъятые челюсти его уже приготовились вцепиться мне в горло, когда рядом с моими органами слуха оглушительно грянул выстрел. Шайба ротвейлера точно взорвалась, обдавши кровью мое лицо, а туша его снесла меня с ног у самого проволочного лаза. Частично оглохший, я прополз в отверстие за ворота и минут пять еще мотал контуженой головою. А стоял я на четвереньках, и, судя по беззвучному хохоту Вьюна, порядочно смахивал на тех оборотней, что безмолвно скопились по другую сторону ограды. Напряжение, давно отключенное, оставило в их памяти болезненные рубцы, словно кнут незримого дрессировщика. Ротвейлерам оставалось молча наблюдать, как умеет веселиться ускользнувшая добыча. Сжимая двумя руками табельный «Макаров» участкового Щукина, прихваченный ею вопреки моему запрету, Вьюн тряслась от хохота, словно ей рассказали исключительно смешной анекдот. Сначала я хотел залепить ей пощечину. Затем осознал, что Вьюн спасла мою шкуру. Вьюн и ее ослиное упрямство.

- Тренировалась? - я встал, стряхнул с дождевика налипшую глину, тщательно исследовал сигаретную пачку, смял и бросил под ноги.

- По банкам, - Вьюн сунула «Макарова» в наплечную кобуру и застегнула молнию спортивной курточки. - Лови. Нарыла в дядином рундуке.

Поймав брошенную Вьюном коробку с папиросами «Беломорканал», а следом и собственный мой спичечный коробок, я закурил и мысленно поклялся любой ценой вернуть Анечку Щукину в Москву. Итак, возле приемной бургомистра я обнял моего боевого товарища.

- Жди здесь. Если через полчаса не выйду, катись на лодочную станцию к татарину. Скажешь, от меня. Скажешь, чтобы он тебя в экологический институт переправил. Там найдешь гражданку Дарью Шагалову. Доверься ей.

- Черта лысого, - Вьюн прислонилась спиной к перилам, демонстративно приняв устойчивую позу. - Ты выйдешь, или никто не выйдет. У меня еще полторы обоймы для «Макарова».

Спорить с Вьюном было бессмысленно. Я потянул на себя дверную медную ручку, и сразу попал в объятия альбиноса.

- Ты куда пропал, святой отец? А мы тебя обыскались! Братья-славяне исповедаться желают в часовне после вечерней службы!

- Кто служит?

- Да все, практически. Через двое суток на третьи охраняем святое дело.

- Переработку отходов, - уточнил полицмейстер Митя.

Сидя на антикварной кушетке, Митя использовал перочинный ножик для занятий резьбой по красному дереву подлокотника. Слово «мать» он уже закончил. Вообще, бургомистерскую приемную легко было спутать с мебельным аукционом. Многие предметы обстановки рассохлись, точно после долгого пребывания в воде. Из чего я сотворил вывод, что рыбацкие артельщики исправно платили муниципальный налог на движимое имущество. Перец, оттопыривши зад и отжимаясь от стола, флиртовал с ладным пожилым господинчиком, восседавшим на фоне символов уездного масонства. Штыковая лопата и плоский деревянный циркуль из тех, какими в сельской местности орудовали антикварные землемеры, обременяли стену приемной за спиной господинчика. Внимаю шепоту Перца, господинчик, протирал элегантные очки в металлической оправе, и сдержанно улыбался.

- Бургомистр? - я кивнул на господинчика с очками.

- Птица-секретарь, - Могила презрительно сплюнул. - Петух, короче. Бывший Макаренко. Чалился по 135-той за развратные действия со школьниками. Трешник намотали. Год в зоне, два на химии. Приехал сюда, устроился на теплое место. Копилку для Перца греет.

На столе задребезжал аппарат эпохи совета народных комиссаров. Птица-секретарь подняла эбонитовую трубку, выслушала ее и опустила на рычаги.

- Их превосходительство принимают с двенадцати, - торжественно оповестила секретарь наше присутствие. - Аудиенция через пять минут.

- Хомяков со вчерашнего утра уже принимает, - сложив перочинный ножик, Митя встал с кушетки и потянулся. - Сюда косой приехал. А в девять мои архаровцы ящик пива ему из «Нюрнберга» подогнали.

- Хомяков? - внезапно и вслух открыт я для себя тайну буквы «Х» из автографа на предъявленной анархистами бумажке. - Шура Хомяк и есть ваш пресловутый бургомистр?

- В натуре, - усмехнулся Могила. - Александр четвертый. Большой либерал.

Я прикурил папиросу и задумался.

- Здесь курить запрещается, - строго предупредила меня секретарь.

Альбинос лениво проследовал к столу, снял телефонную трубку с аппарата и разбил ее о голову строптивой птицы. Птица-секретарь охнула, зарыдала и вылетела вон из приемной.

- А кабельное телевидение?

Я обернулся к Мите.

- Финансовая независимость муниципального чиновника есть надежная гарантия от коррупции, - просветил меня убежденный анархист.

- Грамотно формулируешь, Дмитрий Кондратьевич. Запишу, а то забуду.

- Потом запишете, батюшка - Могила толкнул сапогом дверь в кабинет бургомистра. - А ты, превосходительство, соблюдай протокол. Успеешь печень разрушить.

При виде нас, Хомяков уронил пивную бутылку и вместо очередной дозы алкоголя принял государственное выражение лица.

- Прошу, товарищи, - проверенным жестом он пригласил нас к большому овальному из карельской березы столу заседаний посреди кабинета. Пока товарищи земское масонство рассаживались, я осмотрелся. У дальней стены столик из набора офисной мебели с компьютером и жидкокристаллическим монитором. Над ним портрет Хомякова в бархатном камзоле с пышным жабо, берете с орлиным пером и с цепью на шее, оборудованной серебряным ключиком. Предположительно, ключиком от ворот городской мусорной свалки. Иных ворот я в Казейнике пока не видал. Живописный Шурик смотрелся внушительней натурального. Справа от портрета стену обременяли знакомый герб масонской ложи: перекрестие из шанцевого инструмента и землемерного циркуля, а также и набор доспехов, состоящий из шлема, кольчуги, седла со стременами и тусклого палаша. Из чего я сотворил вывод, что голый директор краеведческого музея Виктор Сергеевич Пугачев исправно платит муниципальный налог на движимое имущество. Продолжая осмотр, я переключил свое внимание на бургомистра. Более всего удивлял меня искусственный загар Хомякова, помноженный на отсутствие прыщей и упругую походку Шурика, гулявшего вокруг стола заседаний. «Солярий навещает, - сотворил я вывод, разглядывая знакомые черты. - И беговой тренажер. И барокамеру».