Кетиль Бьёрнстад - Река

Она заставляет меня покраснеть.

— А я никогда и не чувствовал себя молодым, — заикаясь, говорю я, смущенный тем, что она разгадала меня, и тем, что мои слова кажутся мне идиотскими. — Может, это такая болезнь. Может, я слишком много думаю. Может, слишком мало живу. Ведь человек должен о чем-то думать, когда он полдня сидит за роялем и играет этюды. Согласись, что я прав. А мысль об отце и Ингеборг тревожит меня.

— Ты слышал когда-нибудь пластинку Уле Пауса? — спрашивает Марианне.

— Кто такой Уле Паус?

— Певец, он исполняет песни. У него есть песня о «Старой акуле». О бродяге. Она произвела на меня сильное впечатление. В ней есть такая фраза: «Она хотела вытащить меня наверх, но пошла на дно». Понимаешь? Да, у Ричарда Сперринга были, возможно, добрые намерения, он пытался вернуть меня к жизни, к свету, пригласил на сказочную прогулку на яхте, хотел, чтобы я перестала горевать по Ане и Бруру. Но яхта перевернулась. А я не такая великодушная, чтобы простить его. Он был слишком самоуверен. Безответственней. И Эрик Холм поплатился за это жизнью.

— Кем был для тебя Эрик Холм?

Марианне задумывается, закуривает самокрутку.

— Мы с ним не были любовниками, если тебя это интересует, — говорит она и снова берет меня за руку, теперь почти демонстративно, так, что все сидящие поблизости могут это видеть. Мне нравится, что на практике она противоречит самой себе. На улице мы не могли держаться за руки, но здесь, в этом рассаднике сплетен, оказывается, это можно.

— А кем же он тогда был?

Марианне спокойно курит, не спуская с меня глаз, разглядывает, взвешивает на своих весах, снова и снова. Можно ли на меня положиться? Между нами возникает расстояние. Я больше уже не чувствую себя старым и умным. Меня охватывает отчаяние.

— Он был моим психиатром, — говорит она наконец.

Мы молча пьем вино. Курим. Успокаиваем свои мысли. Мне приятно сидеть так. Курить и пить вино вместе с нею. При ней это кажется само собой разумеющимся. Я как будто не должен дебютировать. И мне нравится это чувство. В нем есть свобода. В том, что от меня ничего не требуется. Что существует многое другое, не только занятия с Сельмой Люнге.

— А сейчас у тебя есть психиатр? — спрашиваю я.

— Нет, после Эрика никого нет. Мне не стыдно говорить с тобой об этом. Были периоды, когда я в нем нуждалась. Но он с самого начала не был моим близким другом. Поэтому я и согласилась пройти у него курс психотерапии. С Ричардом Сперрингом, урологом, мы оба были знакомы. Он соблазнил нас морской прогулкой. Все казалось правильным — группа врачей собралась пройти на яхте до Кристиансанда. Эрик должен был понаблюдать за мной, потому что я, конечно, была очень неуравновешенной. Первые дни прошли прекрасно, но потом Ричард Сперринг затеял безнадежную борьбу со стихией. Это было ужасно.

— Иногда люди легко теряют голову, — замечаю я.

Она кивает.

— Запомни это. Когда-нибудь тебе это может пригодиться.

— Ты знала, что он сегодня здесь будет?

— Да. И, признаюсь, мне хотелось его увидеть. Чтобы подтвердить или опровергнуть то роковое, что он представляет в моей жизни. То, что он вклинился между Эриком и мной, что, может, у него были тайные намерения, что он со своей преувеличенной верой в свои силы оказался причиной еще одной трагедии. Кем мог бы стать Эрик в моей жизни? Этого я уже никогда не узнаю. Но ты достаточно взрослый, чтобы понять меня, когда я говорю, что он хорошо на меня влиял. Может, он был для меня тем, кем является для тебя Ребекка Фрост. Чем-то очень положительным, верным, надежным. Чем-то не-роковым. Человеком, который видит и понимает тебя. Который желает тебе добра. Такими людьми нужно дорожить.

Когда мы выходим в гардероб, я вижу Ребекку Фрост с мужчиной, по всей видимости, это и есть Кристиан, который теперь играет главную роль в ее жизни.

— Ребекка! — восклицаю я. — Какое совпадение! Мы только что о тебе говорили!

Она смотрит куда угодно, только не мне в лицо. И пытается сделать вид, что не слышит моих слов. Однако Кристиан реагирует мгновенно. Молодой студент-юрист с блестящими, зачесанными назад черными волосами. Среднего роста. Натренированный и, вместе с тем, как будто выпивающий, он выглядит глупым и опасным. Будущий хозяин жизни, думаю я, внезапно охваченный ревностью и сильным желанием загодя обвинить его в чем угодно. Какой он вульгарный, думаю я. Когда-нибудь он с прыщами вокруг губ будет за столом громко рассказывать несмешные анекдоты. Я проникаюсь к нему глубочайшей антипатией, вспоминая в то же время рассказы Ребекки об их проделках при дневном свете в моей квартире на Соргенфригата. Мне трудно это понять. Противно, что он имеет доступ к телу Ребекки, имеет право на ее преданность, доступ в ее круг. Мне грустно за нее. Она заслуживает лучшего. Неужели она действительно намерена выйти замуж за этого человека, прожить с ним всю жизнь? Неужели это и есть то счастье, о котором она говорила, ради которого была готова всем пожертвовать?

Он подходит ко мне, не обращая внимания на Марианне.

— Ты, очевидно, и есть Аксель Виндинг? — говорит он.

— Верно, — отвечаю я.

Он трясет мою руку с вежливой сердечностью. Это меня пугает, потому что в глазах у него бешенство.

— Тебе известно, что ты должен быть свидетелем Ребекки на нашей свадьбе? Мы венчаемся на третий день после Рождества, — спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я. — Это для меня большая честь.

— Кристиан! — В глазах у Ребекки слезы.

— Ох, прости! — Он закрывает рот рукой. — У меня это вырвалось случайно.

Да, думаю я. Этот тип как каток для асфальта. Может быть, Ребекка уже давно готовилась задать мне этот вопрос, хотела как-то особенно его сформулировать, может быть, даже в письменной форме. Как бы там ни было, он это уже убил.

— Познакомьтесь, Марианне Скууг, — говорю я, чтобы поскорее оставить позади эту неловкость.

— О, простите меня, — говорит Кристиан.

Они здороваются друг с другом, и Ребекка приходит в себя. Но посылает мне огорченный взгляд. Не так она себе это представляла.

Нужно о чем-то говорить. Когда мы выходим из кафе, возникает невыносимая, однако внешне вежливая ситуация. Ребекка отводит меня в сторону.

— Я вижу, ты уже переспал с ней, — сердито шепчет она мне на ухо.

— И как ты могла это увидеть? — шиплю я в ответ.

— По твоим глазам. У тебя бесстыжий взгляд!

— Допустим. Я совершил что-то предосудительное?

— Предосудительное? — Она закатывает глаза к небу. — Я все больше и больше боготворю эту женщину, особенно теперь, когда понимаю, какую работу она проводит в Союзе врачей-социалистов. Но ей тридцать пять лет, Аксель! И, честно говоря, я не уверена, что тебе нужна именно такая женщина. И не смей игнорировать мои слова! Ты подтверждаешь мое обвинение?