Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Спот трудился. За маской иронии в нем скрывалось что-то рассудительное, осторожное, Давид не понимал, что именно, но это ощущалось во время его работы. Давид подумал, что мог бы заслужить признание пианиста, если б, сделав усилие, оказался ему полезным, при этом он был не прочь продемонстрировать Споту, что тоже обладает неплохим слухом. Время от времени Спот брал несколько аккордов и вопросительно взглядывал на Давида. Давид кивал или же делал знак, показывая, что «ля» слишком высоко. Так постепенно между ними возник своеобразный разговор, состоявший только из жестов и взглядов, во время которого Спот то и дело прикладывался к стопке.

Наконец Спот сел и, наклонившись вперед, заиграл ноктюрн Шопена. Он играл, не глядя на Давида.

Давид слушал. Спот играл чисто, ясно, совершенно прозрачно. Он не ловчил. Давид, который и сам неплохо играл на рояле и потому мог оценить исполнение другого музыканта, замерев, слушал, как этот судовой пианист исполняет Шопена, словно в концертном зале. Он с удивлением поглядывал на Спота. У Спота было бледное нездоровое лицо с глубокими морщинами и тенями под глазами, большой и тонкий нос. А глаза, на которые Давид обратил внимание еще в поезде, теперь, во время игры, были прикрыты. Тревога, жившая в этих глазах, охватила все существо пианиста. Он слушал глазами.

Между Давидом и Спотом возникла какая-то близость, доверие. Давид уже не был уверен, что Спот взял его с собой только ради виски. И когда Спот кончил играть и обернулся к Давиду, хотя глаза его все еще смотрели куда-то в себя, Давид невольно воскликнул:

— Это было прекрасно!

Спот скривился.

— Прекрасно? — разочарованно переспросил он. — Не надо так говорить. Unbegreiflich scheint die Nachtigall. [13] Непостижим соловей ( нем .). — Это было сказано на безупречном верхненемецком. Лицо Спота снова замкнулось. Он поднялся и собрал свои инструменты для настройки. Глаза его стали прежними. Он молча оставил рояль, Давида и вышел из салона. Некоторое время Давид еще сидел там, он был смущен.

Судно перед отплытием представляет собой мир столпотворения и хаоса, круговорот больших и малых дел, которые следует закончить в последнюю минуту. Тот, кто бывал на борту большого парохода незадолго до его отплытия, не замечал, быть может, ничего, кроме особого настроения, наэлектризованности, взвинченности, напоминающих волнение за кулисами перед поднятием занавеса. Матросы возбужденно перекрикиваются, куда-то бегут, их движения торопливы — столько всего еще нужно сделать, прежде чем судно отдаст швартовы.

Давид поспешил вслед за Спотом, почти ничего не зная о судне, на котором ему предстояло плыть, он даже не догадывался, скольких человеческих и инженерных усилий стоило построить его и сделать пригодным для плавания. Давид потерял Спота из виду и медленно шел по трапам и коридорам. Он физически ощущал уплотненность, лихорадочность царившей на борту атмосферы, но не понимал их причины.

Он ничего не знал о шведском гимнасте Линдстрёме, который как раз в это время готовил судовой гимнастический зал к приему пассажиров; о площадке для сквоша, тренажере для гребли, электрических «коне» и «верблюде» (привезенных из Висбадена); подвесная груша, штанги, турецкая баня были готовы встретить желающих. Тут имелся даже небольшой плавательный бассейн, изготовленный фирмой «Харланд энд Волфф» в Белфасте. Линдстрём, пышущий здоровьем, в белом фланелевом костюме и натертых мелом туфлях, похожий на директора летнего лагеря, самолично испробовал все эти механические чудеса. Все время он подкручивал усы и напевал «Старика Ноя» — истинный национальный гимн его родины.

В камбузах подручные лихорадочно чистили тысячи картофелин и намывали спаржу, а в глубине судна, почти у самого киля, кочегары расчищали путь к угольному отсеку номер пять, где тлел уголь, который мог доставить им неприятности, если не держать его под контролем. Ближе к корме машинисты чистили и драили огромные котлы, чудесную турбину и две поршневые паровые машины, вращающие три гребных винта.

В это самое время представитель эмиграционных властей капитан Кларк закончил последний осмотр кают, проверил запас питьевой воды, бункеровку угля и санитарные условия, без чего ни одно пассажирское судно не могло выйти ни из одного британского порта. Судовые врачи вместе с другими представителями властей осмотрели членов команды и уже написали заключительный отчет. Самые надежные и опытные моряки, каких мог предоставить Саутгемптон, были приписаны к судну, самые толковые и ответственные офицеры наблюдали за последними приготовлениями, а лучшие инженеры и техники приготовили судно к спуску на воду. Один из них, Томас Эндрюс, исполнительный директор фирмы «Харланд энд Волфф» (и племянник лорда Пирри, царя и Бога этой компании), поднялся на борт, чтобы принять участие в первом рейсе парохода, «моего детища», как он называл «Титаник». Эндрюс был невысокий изящный господин; именно он создал это чудо судостроения, этого Титана и теперь с неподдельным волнением наблюдал за первыми днями его жизни. Все последние сутки инженер был на ногах с раннего утра и до позднего вечера, проверяя, все ли соответствует спецификациям, и отмечая, что можно улучшить. Ни одна деталь не ускользала от его внимания. Он пришел к выводу, что плетеные кресла в кафе, расположенном на правом борту, необходимо покрасить в зеленый цвет, и отметил, что крючки для шляп в каютах выглядят некрасиво, так как крепятся слишком большим числом шурупов. А куда, скажите на милость, подевались десять из семидесяти двух заказанных швабр? Ничего нельзя принимать на веру, все нужно проверять снова и снова, дабы убедиться, что электрические двери в водонепроницаемых переборках работают безотказно, что шлюпбалки спасательных шлюпок в полном порядке. В одном из двух апартаментов первого класса, оформленных в стиле Людовика XVI, недоставало лампочек. В одной из кают в стиле ампир не было ночного горшка. Эндрюс собственноручно ввинтил недостающие лампочки и лично водворил на место ночной горшок; теперь он был уверен, что там все в порядке.

В то же время Дж. Брюс Исмей, генеральный директор компании «Уайт Стар Лайн» и владелец «Титаника», шествовал по палубе вместе с женой и тремя детьми; он был преисполнен важности и горд тем, что может, выразительно жестикулируя, показать им корабль. И хотя сам он уже много раз бывал на судне, он с восхищением окинул взглядом мощный корпус, когда вместе с семьей вышел на набережной из своего «даймлера» и начал подниматься по трапу. Регистровая вместимость — сорок шесть тысяч триста двадцать девять тонн, с удовлетворением думал он. На борту директора с семьей встретили низкими поклонами. Жене и детям должны были показать судно. Сам же Исмей решил принять участие в первом рейсе «Титаника». Багаж директора уже отнесли в его апартаменты — номера В-52, 54 и 56.