Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

— Ну, нашелся твой брат? — спросил он. Девочка не ответила. Она как будто смотрела в себя.

— Брат, — повторила она, не понимая.

Лео подумал о Великом Учителе из Парижа.

В тот же день отец сказал за ужином:

— В лесу появились цыгане. Эти бродяги!

Мать: Какой ужас!

Отец: Я уже предупредил Шмидта и Штуба. Они опасаются, что цыгане занимаются браконьерством. Штуб нашел несколько силков.

— Наверное, надо что-то предпринять?

Лео навострил уши.

— Вечером Штуб и Шмидт возьмут с собой людей.

На другой день Лео не встретил маленькую цыганочку. Он поездил по лесу, поискал ее, ему уже ее не хватало. Но никого не нашел. Значит, накануне вечером их прогнали, ее вместе со всеми цыганами. Впрочем, это не имело значения, они и сами уехали бы через несколько дней. Но ему было грустно. К тому же, если она рассказала кому-нибудь из своих, что встречала в лесу немецкого мальчика, большого мальчика верхом на лошади, цыгане могли подумать, что он их выдал. Может, девочку наказали за это? Он вспомнил ее шрам, ее заячью губу; интересно, это у нее врожденное или?.. Губа выглядела страшно.

Лео услыхал, как конь беспокойно всхрапнул. Он поднял глаза.

Из чащи вышла большая черная собака. Одна. Она подошла к Лео и обнюхала его. Он погладил ее, она лизнула ему руку. Гладить ее было приятно.

— Бедняга, — сказал Лео. — И ты тоже осталась одна? — Он крепко взял собаку за загривок.

Постоял так, глядя вдаль. Потом почмокал губами:

— Пошли.

Собака бежала за ним до самого дома.

С этого дня она повсюду следует за Лео. Это его собака. Протесты родителей ни к чему не приводят. Первый день, когда Лео вернулся домой с собакой, был особенно неприятный. Но Лео не уступил.

— Что это? — Мать показывает на собаку, лежащую на полу в холле рядом с нотным пюпитром. — Что это такое?

— Собака. Моя собака.

— Я вижу, что… Твоя собака?

— Да. — Лео отвечает словно издалека, он стоит и играет упражнения, собака сонно лежит рядом и слушает. Все время, пока мать говорит, Лео продолжает играть, так ей труднее пробиться к нему, он углублен в арпеджио. Но голос его звучит твердо.

— Боже мой, кто тебе разрешил?.. Откуда ты взял?..

— Мне ее подарили. Теперь она моя. — Он играет.

Мать смотрит на Лео с недоумением, почти со слезами. Неужели это ее сын, который всегда был так покладист? Она с отвращением переводит взгляд на большую черную собаку:

— Она грязная.

— Я ее вымою.

— У нее кровь.

— Это царапина.

Мать не знает, что еще сказать. Наконец спрашивает сдавленным голосом:

— А если она бешеная?

Мать в отчаянии. Лео перестает играть. Смотрит ей прямо в глаза:

— Собака останется у меня. — Тихо, отчетливо. Собака считает необходимым подкрепить его слова рычанием.

Он снова оборачивается к нотам, играет. Мать колеблется, хочет сказать что-то еще, дышит тяжело, со свистом, словно у нее начинается приступ астмы. Потом она уходит.

Лео играет, собака лежит на полу. Он испытывает неприятное злорадство от сознания, что досадил матери. Вообще, мать добрая, она никогда не наказывает его, она мягче отца и всегда сглаживает разногласия. Но злорадство Лео направленно не против матери, оно опьяняет его, и он улыбается про себя, продолжая играть. Арпеджио звучат великолепно.

Собака остается. Даже настойчивые попытки отца уговорить Лео вкупе с неопределенными угрозами не возымели действия. Собаке разрешено остаться. Лео сам удивлен, что осмелился на такое упрямство; он, всегда послушно выполняющий все приказы, советы и требования, всегда поступающий так, как ему велят, даже когда это ему не по душе, вдруг оказался непреклонным. Это его собака. Ее ему подарили. Она останется у него.

Мало того, он ничего никому не объясняет. Родители смущены, они не узнают Лео. Собака остается.

В первые недели он вместе с собакой прочесывает лес — быть может, девочка с заячьей губой или кто-нибудь из ее близких вернулись за собакой. Тогда Лео отдал бы ее. Но он больше так и не видел эту девочку. Жалеет ли она, что потеряла свою собаку? Думает ли иногда о ней или о немецком мальчике с лошадью?

Каждое утро, когда Лео выезжает на Фиделио, собака бежит за ним. Она никогда не выпускает Лео из поля зрения, даже когда он скачет галопом. В первое время Фиделио нервничал при виде этого черного лохматого существа, бегущего за ним по пятам, но постепенно привык к собаке или смирился с ней, так же как родители Лео привыкли или смирились. Собака и Лео стали друзьями, а на всех прочих она рычала. Только Лео мог кормить и гладить ее. Родители, учителя и местные жители боялись собаки.

Правда, со временем отец признал, что иметь в доме злую собаку весьма полезно. И даже предложил отдать мяснику их старого ротвейлера, а вместо него в будку возле конюшни посадить эту черную овчарку.

Услыхав такое предложение, Лео не выдержал. Он по-собачьи зарычал на отца и почувствовал, что весь ощетинился. Он зашипел, встал и вышел из-за стола.

Родители были огорчены. Лео изменился. Хотя, быть может, он изменился уже давно, но они только теперь заметили в нем эту перемену.

Всю осень Лео дает концерты. Собака сопровождает его во всех поездках. Она лежит в артистической уборной и ждет, тяжелая, черная, безмолвная. Когда он возвращается после аплодисментов, она встает и подходит к нему. И он сразу забывает о концерте. Ему не надоедает сидеть перед собакой на корточках, смотреть на нее, ерошить ее шерсть. Он не понимает, что выражают ее прозрачные, как стекло, глаза, глупость или мудрость. Она совершенно глуха к музыке, ей не известно, кто он. Она чужая.

Но перед концертами… Лео тоже замечает, что он изменился. Перед концертами его охватывает нервозность, граничащая со страхом. Это похоже на то, что с ним было, когда к ним приезжал маэстро. Иногда эта нервозность начиналась за несколько часов до концерта, и он погружался в черную бездну ужаса. В артистической уборной перед концертом повторялось то же, что и в тот раз. Он думал о людях, собравшихся сейчас в зале. Они пришли послушать его игру. Он ощущал их, почти что видел, как они сидят там и, покашливая, листают программки. И всякий раз при мысли об этом его начинала бить дрожь. Он должен играть для них. Они будут слушать. Заметят малейшую его ошибку, малейшую оплошность. Теперь он дает настоящие концерты, он уже не вундеркинд. Публика настроена критически. Теперь он отвечает за свою игру. Лео мысленно вспоминает программу, знакомые произведения кажутся ему коварными ловушками, ему как будто предстоит прыгать с льдины на льдину в глубоком холодном море. Там в скерцо есть одно место, в котором он не совсем уверен. И там… И там… То, что еще год назад он исполнял без всякого страха, пусть порой с отвращением, но без страха, без колебаний, теперь стало для него кошмарным сном, от которого он не мог пробудиться. Он должен выйти на эстраду и сыграть так, как от него ждут, даже те произведения, которые ему, может быть, еще не по плечу.