Олег Лукошин - Первое грехопадение

Боязливо мы переступали порог её дома и на цыпочках шли за служанкой, которая, окинув нас требовательным взглядом, нехотя запускала в апартаменты хозяйки. Девушка была здесь — в цветастом кимоно она полулежала на перине и насмешливо взирала на нас.

Мы подползали к кровати и рассыпали на ней цветы. Тянулись к её ногам — чтобы поцеловать их, чтобы она позволила… Она позволяла — целуя, мы развязывали пояс на её кимоно, распахивали его и целовали её грудь. Она прикасалась к цветам и принимала решение.

— Сегодня — я поклонница роз! — объявляла она, и мой торжествующий друг с воспалённо-восторженными глазами шептал благодарности судьбе за то, что девушка выбрала его.

Я вставал и молча выходил из комнаты. Дубовые двухстворчатые двери закрывались за мной и, вжавшись в стену, я отчаянно вслушивался в звуки, которые доносились из покинутой мной залы. Звуки были сладострастны и восторженны. Я в бессилии сжимал кулаки и зубы, мечтая лишь об одном — оказаться на месте друга.

— Мне надоели эти игры, — сказал я ей как-то. — Я хочу, чтобы ты была моей. Слышишь, только моей, и ничьей больше!

Она задумчиво взирала вдаль. Я ждал ответ.

— Это будет сложно, — ответила наконец. — Мне симпатичны вы оба.

— Оба! — в отчаянии махал я руками. — Что он понимает в любви?! Разве умеет он любить так же, как я? Ответь мне, разве он любит так же?!

— Нет, нет, что ты, — успокаивала она меня. — С твоей любовью ему не сравниться, милый. Твоя любовь на порядок выше и горячей. Я очень ценю её, поверь мне.

— Но что же мне сделать, чтобы лишь я мог дарить тебе свою любовь?

Она молчала и даже не смотрела на меня. Я был в отчаянии — я неприятен ей, думалось мне, она сердится на меня. Она равнодушна ко мне, я ей безразличен. Я чувствовал, что готов покончить с собой, откажи она мне сейчас.

— Есть только один способ, — сказала она, — чтобы я принадлежала тебе.

— Какой?! — взмолился я. — Назови мне этот способ, и я немедленно его выполню!!!

Она внимательно вгляделась в моё лицо. Словно оценивая — а готов ли я к тому, что она сейчас скажет.

— Убей своего друга! — сказала она.

Я рассеянно осматривался по сторонам.

Мысли бурлили и не желали выстраиваться в строгую и логичную последовательность. Но понимание вызревало.

Горечь, словно обильные осадки, оседает в душе, но не испаряется, а твердеет. Ты просыпаешься, входишь в день, проживаешь его — отложения растут и заволакивают сущее.

— Я поставил новые амортизаторы! — хвастался мне друг. — Сейчас все кочки будут нипочём.

Мы шли по пустынной ночной улице. Держали в руках бутылки с дешёвым вином и отхлёбывали из горлышка.

— Здорово! — согласился я. — Жаль, что наша девушка не сможет оценить твоё усердие.

— Да, она не выходит из своих палат. Действительно, жаль. Как бы я покатал её!

— Скажи, ты любишь её?

Он посмотрел на меня пристально и грустно.

— Да, я люблю её больше всего на свете. Впрочем, как и ты.

Ах, если б он знал, насколько моя любовь сильнее и горячей!

— Тебе не кажется, что она порочна?

— О, да, она порочна!

— Что она горда и своенравна?

— Она горда. А уж своенравна!..

— Что она эгоистична?

— Да, эгоистичность — главная её черта. Но к чему все эти эпитеты, если любишь?

Я остановился. Друг тоже встал рядом.

— А не кажется ли тебе, что она должна принадлежать только одному?

Он усмехнулся.

— Это зависит от неё.

— Нет, друг, — сказал я ему. — Всё зависит от нас. Скажи мне, сколько лет мы знакомы с тобой?

— Сколько лет? — переспросил он с улыбкой. — Мы знакомы с раннего детства. Должно быть, с самого рождения.

— Это правда, — кивнул я. — Мы знаем друг друга с пелёнок. Мы всегда жили очень дружно, не так ли?

— Да, — подтвердил друг. — Мы всегда жили очень дружно. Даже с большим усилием я не могу вспомнить ни одной ссоры между нами.

— Воистину, это так.

Я допил вино и отбросил бутылку в сторону.

— Значит, ты не будешь обижаться на то, что я собираюсь сделать?

— Обижаться? — хохотнул друг. — Делай что угодно, я ни на что не обижусь. Как я могу обидеться на друга?

Я выхватил из-за пояса нож и ударил им его в грудь. Между рёбер, в самое сердце.

Тяжёлый, сдавленный выдох вырвался из его гортани. Глаза друга смотрели на меня так же доверчиво и преданно. Постепенно взор их тускнел. Он медленно осел на асфальт. Я выдернул нож и отскочил в сторону, увёртываясь от струи крови. Когда кровавый фонтан спал, я вытер нож об одежду друга и положил его в кобуру за поясом.

— Прости меня, друг, — прошептал я. — Любовь сильнее меня.

Дубовые двери открылись. Возбуждённый, трепещущий я переступил порог дома моей возлюбленной и, отшвырнув служанку, помчался в её комнату.

Девушка, моя любимая девушка, обнажённая и прекрасная, покоилась на перине и, кажется, ждала меня.

— Я сделал это! — прохрипел я, падая на колени и подползая к ней. — Он мёртв.

Взгляд её был доброжелателен и нежен.

— Я горжусь тобой, — сказала она. — Ты оправдал мои надежды. Иди ко мне!

Я бросился в её объятия. Она срывала с меня одежды и покрывала поцелуями разгорячённое тело. Не было в этот миг человека счастливей меня — моя любимая девушка принадлежала только мне!

И стены расступились, растворившись туманной дымкой, и потолок превратился в свинцово-багровые тучи, прорезаемые вспышками молний, и тысячи факелов зажглись по всей долине, и бесы, улюлюкая и вопя, погрузили свои безобразные тела в восторженную пляску.

И хохочущий Люцифер обозначил изгибами туч своё присутствие на горизонте — празднуя грехопадение нового человеческого существа.

— Добро пожаловать! — услышал я громогласные раскаты.

Когда-то я любил девушку…

Двое учеников из седьмого «В», в котором я преподавал английский, отвафлили в туалете своего одноклассника.

Классный руководитель Рамзия Кадыровна рассказала о случившемся в учительской. Почему-то во время рассказа она улыбалась. Кто-то бы сказал «нервно», но мне так не показалось. Она просто улыбалась.

— Соси, говорят ему, — обводила она присутствующих учителей, в том числе и меня, мутными бегающими глазками. — А он взял, и сосать начал.

— О, господи! — поморщилась учительница литературы Елена Степановна. — Дикость какая! Это не Романов был?

— Романов, он самый! — подтвердила Рамзия Кадыровна.

— Этого следовало ожидать. Его постоянно обижали.

— Всё, вафлёром стал! — объявил учитель физкультуры Павел Григорьевич.

Почему-то он тоже улыбался.

— Ой, Павел Григорьевич, — попросили его женщины, — избавьте нас пожалуйста от определений. Как он теперь называется, нам не интересно.

— Это наверное Яхин с Путилиным сделали? — спросил Павел Григорьевич. — Они же у вас главные хулиганы.