Константин Смелый - Это даже не умрёшь

- Спать собираешься ложиться? – спросила она.

Папа оторвался от чтения и посмотрел на неё. Его рот был открыт довольно широко.

- Ага... – он протяжно шмыгнул носом. – Щас, дочитаю пару страниц. Тут хреновина такая... Слушай, Тань, твоя мама ведь в церковь ходит?

- Ну ходит. А что?

Папа помялся в кресле.

- Она, это самое... Верит в бога там, чудеса, загробную жизнь?

- Да вроде бы. Крестит меня каждый раз, когда ухожу. «Да хранит вас с Толиком Господь». И это... – мама забралась под одеяло и зевнула. – Когда Ельцина по телевизору со свечкой показывают... Она ругается всё, притворщик-негодяй, как он храм смеет осквернять. Бабушка Тамара была очень религиозная. Маму так с самого начала воспитывала. Над ней даже в школе смеялись, кто-то из одноклассников видел, как они...

- И во что конкретно она верит? – перебил папа. – Что ей там в церкви говорят? Что после загробной... После смерти что происходит?

- Известно что... Ой, а будильник я поста... Поставила. После смерти, Толик, или в ад к чертям, или в рай к ангелам. Нас с тобой в ад, конечно, как всех бывших советских... Я так вообще пятёрку получила в институте по научному атеизму. Списала, правда, всё подчистую с методички под партой. Может, это мне зачтётся. У тебя-то был научный атеизм в твоём техникуме?

- Не, не было... – папа кинул взгляд в раскрытую «Книгу мёртвых» на своих коленях и рассеянно пошевелил нижней губой. – А после ада и рая что?

- В смысле?... Ничего после ада и рая нет. Если попал, то навечно.

- Ты уверена? Как-то это... Не разработано... Тут вот такое понаписано... – он встряхнул книгой.

- Так может и в православных книжках понаписано. Мало ли где что понаписано... Мама, вон, тоже в тонкостях не разбирается. В прошлую Троицу на могилу бабушки Тамары когда ездили... Помнишь? Я у неё спросила, мам, а что это вообще за Троица? Бог-то вроде один, все говорят, а тут тебе и Отец, и Сын, и Святой Дух... Они что, все разом миром правят? Она говорит, да вроде бы нет, вначале был Отец главный, потом Сын стал главный... Я говорю, а Отец куда, на пенсию что ли вышел? А она – тьфу ты, да что ж ты такое говоришь, Танька, вот Господь тебя услышит, какая пенсия. Отец умер, говорит. Я ей – мам, он же бог, как это умер. Она всё думала, думала. Сказала, надо у Клавдии Михалны спросить, она должна знать... А ты чего там читаешь-то?

Папа показал ей обложку.

- Тут про преселение душ... – сказал он. – Когда умираешь, то сначала видишь свет. В книжке этого доктора, как его, Муди, там тоже про свет есть... А потом две недели на тебя... снисходят духи. Плохие и хорошие. Только на самом деле это всё одни и те же духи. И они вообще не существуют на самом деле. Они только иллюзия. Твоя главная задача – это чтоб ты понял, что всё только иллюзия. Если за две недели не поймёшь, то увидишь утробы вокруг, и тебя затянет туда. В утробу. Потом из этой утробы ты рождаешься опять. В одном из шести миров...

- И будешь баобабом тыщу лет пока помрёшь, - процитировала мама. – Ты ещё мифы Древней Греции потом не забудь перечитать.

Она повернулась на бок, подставила руку под голову и направила на папу серьёзный взгляд.

- Думаешь, там где-нибудь написано, что с Зиной такое случилось?

Папа смущённо уставился в пол.

- Все эти книжки ты зря напокупал, – неожиданно ровно сказала мама. – Я так думаю, ничегошеньки там про это написано... Я думаю, это мутация. Что-то такое. Как после Чернобыля вот были же мутации, в газетах часто пишут. Только у Зины это, конечно, вряд ли от Чернобыля... И ещё кажется мне... Это связано как-то с тем, что... – мама запнулась, подыскивая слова.

- Что в восьмом классе? – вскинул голову папа.

- Вот именно. Может быть, с этим тоже связано, – она снова зевнула. – Ну всё, хорош, давай спать. У нас комиссия завтра, мне к полдевятого надо.

- Хорошо, – согласился папа.

Он поставил «Тибетскую Книгу Мёртвых» обратно в сервант и пошёл чистить зубы.

В посёлке Ильич, тем временем, заканчивался бархатный сезон и наступала осень. Уехали отдыхающие, пожелтели листья, зачастили дожди и меланхолично посерело море. К декабрю температура принялась падать до +4 градусов Цельсия, а пару раз скатилась до самого нуля и чуть ниже. Иными словами, установился добротный петербургский октябрь.

Зина продолжала беспрекословно трудиться на тётю Люсю, слушать её монологи и жить с ней в мире и согласии. Когда дядя Коля впадал в особенно беспокойный запой и его на ¾ русская душа увеличивалась до невыносимых размеров, к тёте Люсе и Зине присоединялась его сожительница Ниночка с двумя детьми младшего школьного возраста. Тогда жить было ещё веселей. Ниночка, тридцатилетняя уроженка Норильска с оттопыренными ушами, делала котлеты и пекла пирожки с курагой; тётя Люся при этом качала подбородком и заочно распекала дядю Колю, прихлёбывая чай. Ниночка согласно вздыхала, но не забывала указывать на положительные черты его характера. Дети играли на чердаке или делали уроки. Зина помогала им. Она отчётливо помнила значительную часть программы начальной школы. Вечером все смотрели телевизор «Радуга», корпус которого разъезжался от количества и величины транзисторов; местами он даже был скреплен изолентой. Дядя Коля в это время курсировал от приятеля к приятелю по всем семи улицам посёлка. Иногда его буйная голова показывалась в тётилюсином дворе и кричала ругательства, и раздавался оглушительный стук в дверь, но ему не открывали.

31 декабря дядя Коля, напротив, оказался трезв и одет в праздничный пиджак. Он пришёл вместе с Ниночкой и детьми. Присутствовали и трое гостей из Темрюка: тётя Аля с мужем и девятилетней внучкой. На новогоднем столе стояли мандарины и необходимые блюда из майонеза. Телевизор «Радуга» бережно взгромоздили на комод, чтобы всем было видно. До полуночи веселье протекало в идиллическом семейном русле. Не затихал смех, велись разговоры, елся майонез, детей время от времени доставали из-под пластмассовой ёлки и ставили на табуретку для декламации стихов и текстов популярных песен. Дядя Коля предложил четыре тоста за уходящий год, но, стараниями и окриками тёти Люси, договорил до конца и выпил только один раз. Зато в полночь грянули куранты, бессловесный гимн и «Старые песни о главном». Были открыты сразу несколько бутылок. Тосты пошли одни за другим. Детей оставили в покое с лимонадом, пряниками и конфетами, а Зине, приравненной к взрослым, налили шампанского в круглый стакан с красной каёмкой.

Шампанского было не так много, и потому к двум часам, когда оформилась идея уложить детей спать, Зина осталась самой трезвой участницей застолья. Тётя Аля даже не могла больше подпевать телевизору, а Ниночка перестала говорить слова и только смотрела перед собой, без конца хихикая. Дети дяди Коли играли в карты в соседней комнате. Приезжая внучка Вика свернулась в клубок под ёлкой и спала.