Айрис Мердок - Монахини и солдаты

Спустя некоторое время она даже смогла говорить с Тимом об этом и о том, как ее траур должен будет повлиять на свадьбу. Ее больше не волновали ни «планирование времени», ни что в этой связи подумают «другие». Гай умер в декабре, бракосочетание было намечено на июль — веселье на похоронах, панихида на свадьбе. Что ж, да будет так. Гай часто говорил ей, что время — вещь нереальная. Вопрос временн о й дистанции теперь казался ей ничего не значащим и чисто формальным, чем-то, зависящим от ее взгляда на свою собственную историю, от ее чувства, что хорошо и что реально. Она перестала беспокойно подсчитывать недели и месяцы своего вдовства. Решила, что делать с Тимом в свете ее отношений с Гаем и что делать с Гаем в свете ее отношений с Тимом. Сама любовь была этим светом. Эти спокойные мысли помогли Гертруде не слишком отчаиваться (хотя она и беспокоилась) из-за того, что подумает о ней семья Гая и насколько бешено будут работать их языки. Они, разумеется, были к ней бесконечно добры, внимательны, благожелательны, проявляли понимание. Она знала, что между собой они только об этом и говорят, и примерно представляла степень их шока, изумления, злобы и морального осуждения, которые придавали остроты этим пересудам, доставлявшим им столько удовольствия. Она получила решительное одобрение со стороны Джеральда (которому Тим искренне нравился), Мозеса Гринберга (согласившегося быть посаженым отцом) и, что довольно удивительно, миссис Маунт, всячески старавшейся показать свою радость. Манфред, конечно, вел себя безупречно, но Гертруда, как обычно, плохо представляла, что он думает на самом деле. Похоже, его присутствие на церемонии было исключено. Она поместила очень коротенькое объявление о предстоящем событии. Гертруду все они мало заботили, по крайней мере в данный момент. Возможно, она стала причиной скандала. Но пока чувство долга по отношению к семейству не слишком мучило ее.

Другое дело — Анна и Граф, эти две, в ее глазах, благородные души. Тим с Гертрудой затаились на недолгий период между воссоединением и своим невероятным объявлением о свадьбе. Они жили на Ибери-стрит, но без прежнего навязчивого стремления скрывать это. Они никому ничего не говорили, однако любой мог видеть их вместе. Гертруда еще раз намекнула, что, вероятно, уедет, по крайней мере сказала об этом Анне и Графу (остальные ее не волновали), но не знала, поверили они или нет, и надеялась, что не поверили. Пожалуй, было бы лучше, чтобы они решили для себя, как им отнестись к предстоящему. Прежде чем рассказать семье, Гертруда написала коротенькие ласковые письма им обоим, сообщая о своем намерении выйти замуж. Они, конечно, поздравили ее, а Граф написал теплое письмо Тиму. Гертруда пригласила их на коктейль вместе с Мозесом, Манфредом, Джеральдом, Виктором и миссис Маунт, они оба пришли, и вся небольшая компания даже была неподдельно оживленна и весела. Когда гости разошлись, Тим со счастливым видом сказал: «Они приняли нас». Гертруда не была столь уверена. Она немного поговорила с ним о Графе. Тим смутно догадывался, что Граф неравнодушен к Гертруде, но не знал, насколько серьезны были его чувства, а Гертруда не стала просвещать Тима на этот счет. Анна же ее поразила. Как только Гертруда сказала, что окончательно решила выйти за Тима, Анна не только не выразила своего прежнего неодобрения, но искренне обрадовалась за нее. Графу, безусловно, это не могло доставить никакой радости, он даже не пытался сделать вид. Он воспринял известие с достоинством, но при всей своей подчеркнутой любезности (теперь принять ее приглашение было делом чести) был слегка отчужден и замкнут. Гертруда внимательно следила за этими его отстранениями и замыканиями в себе. Теперь, решившись выйти за Тима, она уже не так переживала, что Граф переменит свое доброе мнение о ней, нежели прежде, когда ее тайная любовь даже ей казалась грязной безнадежной связью. Но она догадывалась, как сильно он страдает. Моментами в его глазах мелькала вспышка боли, которую он не мог скрыть. И она с грустью говорила себе: да, наверное, она потеряла Графа. Он постепенно отойдет в сторону и вовсе исчезнет. Иначе поступить он не может. А она, разве она может надеяться иметь все?

В этот период Тим предался, так сказать, удовольствиям. Для него наступил праздник, в котором не было места беспокойству и тревоге. Он вел себя безупречно, тем более что чувствовал: его энтузиазм должен вызвать неприятие Гертруды, которая несла свое печальное бремя. Не то чтобы он сомневался в подлинности ее любви. Но он знал, потому что она говорила ему, что она постоянно думает о Гае и волнуется из-за Анны и Графа. Одним из удовольствий Тима стала попытка переменить свою внешность, выглядеть иначе, моложе, оригинальней. Он сделал элегантную стрижку и чаще мыл волосы. Укоротил торчащую бороду почти до невидимости, но отрастил кудрявые бачки. У него еще остались деньги от его «зарплаты сторожа» (они с Гертрудой смеялись над этим), и он тратил их на то, чтобы одеться, как оперный артист, покупая мягкие цветастые рубашки и шейные платки. Он прилагал все усилия, чтобы хотя бы удивить друзей Гертруды. Ради них усердно разыгрывал из себя художника-оригинала и надеялся, что после первого потрясения они воспримут свершившееся как нечто разумное и обнадеживающее.

Конечно, Тим не мог окончательно избавиться от беспокойства. Мысли о Дейзи хотя и возникали, но особо не донимали. Поначалу он иногда думал о ней, но потом перестал. Он стремился к чему-то, чего должен был добиться и добился, и после этого, на ближайшее будущее, перестал волноваться. Он чувствовал глубокую грустную нежность к Дейзи, но желания видеть ее не было. Он чувствовал, что освобождается от нее. В определенном смысле он был рад избавиться от нее, он давно хотел это сделать, но без помощи Гертруды ничего не получалось. Он приветствовал и лелеял эту мысль. Был преисполнен благими намерениями, одним из которых было все рассказать Гертруде, но еще не рассказал. Он спрашивал себя: не стоит ли признаться немедленно, но по размышлении решил повременить. Признание больно задело бы ее, а она без того достаточно сейчас страдала из-за него. Кроме того, объяснить связь с Дейзи было непросто, и Гертруда могла понять его совершенно превратно. А если в результате глупого порыва откровенности он потеряет Гертруду после того, как чудесным образом вновь обрел ее? Идти на такой риск — значит отплатить черной неблагодарностью богам. Тим не буквально так формулировал это для себя, но ему действительно нужно было время, чтобы заново обдумать историю своих отношений с Дейзи и отвести им сравнительно маловажное место в своей автобиографии. Если бы только он не побежал обратно к Дейзи после «отказа» Гертруды, если бы тогда он больше верил в их любовь, переписать историю теперь было бы значительно легче, он был бы куда ближе к тому, чтобы считаться вне подозрений! Надо обождать. Позже, в крепости супружеской любви, он сможет безболезненно и безопасно рассказать об этом. И к тому времени оно действительно отойдет в прошлое.