Анатолий Тоболяк - Денежная история

— Дядя? Какой вы дядя! Значит, молодые были.

— Видимо.

— И что дальше?

— Больше ничего не помню. Вы курящий?

— Нет, не курю, не научился, — одаривает он меня улыбкой. — А вы курить хотите?

— Не прочь бы.

— Значит, на поправку пошли. Значит, ничего не помните?

— Ничего.

— А узнать могли бы их?

— Вряд ли.

— А по голосу?

— Вряд ли. Обычный голос. Молодой вроде.

— При вас деньги были?

— Деньги?

— Ага.

— Кажется, что-то оставалось. Немного. Я в тот день отдал крупный долг.

— А документы?

— Документы?

— Ну да.

— Документы были. Редакционное удостоверение, проездной билет…

— А паспорт?

— Нет, паспорт с собой не ношу.

— А в чем вы были одеты?

Он все записывал, все мои никчемные ответы на свои никчемные вопросы.

— На мне куртка была.

— Что за куртка? Как выглядит?

— Обычная куртка. Тонкая такая, светлая. Старая уже. Ценности не представляет.

— А все-таки сняли, сволочи, с вас куртку. А на ногах что было?

— Кроссовки. Тоже светлые. Тоже старые.

— Им все равно какие! Наш патруль их спугнул. А то бы могли и догола раздеть, чтобы поиздеваться, — хмурится юнец, и на потвердевших его скулах вспухают желваки.

— А что… поймали кого-нибудь? — вяло интересуюсь я. Праздный вопрос. Мне абсолютно безразлично, как в недрах милиции раскручивается мое дело. Никакой ненависти я не испытываю к ночным бандюгам. В том, что произошло, я вижу какое-то давнее, чуть ли не космическое предопределение, которого невозможно было избежать. Я удивлен лишь тем, что наказанье (Божье?) столь милосердно: остался жив и, может быть, вскоре опять смогу нормально функционировать.

— Есть у нас наметки, — туманно отвечает мой интервьюер. — Жаль, вы опознать их не можете. А то все-таки попытаетесь, а?

Я слегка шевелю головой — и сразу тупая боль проходит от затылка ко лбу. — Нет, никого не помню. Бесполезно это.

— Да-а, ситуация! — глубокомысленно вздыхает он. — Ну, ничего! — вдруг ободряется. — Мы их, Андрей Дмитриевич, все равно прищучим. Вы не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь.

— От наказания они все равно не уйдут.

— Что ж…

— Я вам по секрету скажу: один подозреваемый уже задержан. Я думаю, он расколется. Тогда всех возьмем.

— Что ж…

— А вы лежите, выздоравливайте, — встает он, одергивая белый халат на плечах.

— Спасибо.

— До свидания.

— До свидания.

Светло улыбнувшись, этот нетипичный мельтон идет к дверям. И уходит, оставив меня один на один с собой. Нет, не так. Один на один с муторной тоской. Один на один с предстоящим кошмаром.

Затем — другие посетители, в частности бородатый, лысый Баранов. Он звонил в редакцию, чтобы меня разыскать и извинения принести, а ему сказали, что я лежу в больнице.

— Андрюха, Христа ради, прости балбеса! Я же когда подопью, разум теряю.

— Брось, Витя… не казнись. Я сам не лучше, — успокаиваю его.

— Эх, как они тебя!.. Вот найти бы их, вот на них я бы отыгрался. Как так получилось?

И вновь я прокручиваю эту невнятицу: «Шел с поминок… пьяный… напали… ничего не помню…», но уже не Баранову, а редактору издательства Перевалову. Он, ясное дело, сочувствует, как и все. Но вот порадовать меня ничем не может. Кореец Ю. отпал, а других перспективных спонсоров пока нет. Издательство перебивается с хлеба, так сказать, на воду.

— Но вот что, Андрюша. Я на днях лечу в Москву в командировку по одному делу. На недельку-две. И я знаешь что надумал? Я возьму экземпляр твоей рукописи и похожу там по издательствам. В столице есть еще киты, которые держатся на плаву. Может, кто и купит на корню. А может, возьмут обычным порядком. Доверяешь мне как литературному своему агенту?

— Давай… попробуй… спасибо скажу.

— Должны взять! Я нюхом чувствую, что это бестселлер. Неужто понимающего человека не найдется?

— Вот ты понимающий, — слабо улыбаюсь я, — а издать не можешь.

— Богатого понимающего человека, — уточняет он. Прощается. Желает всяких благ. Уходит.

А затем (я уже могу полусидеть на кровати и пробую читать газеты) входит незнакомец средних лет. Поверх костюма — серого, в полоску — накинут белый халат. Свежая кремовая рубашка. Яркий галстук. В руке «дипломат», а в «дипломате» что? — пистолет? Такая мысль почему-то у меня сразу мелькает.

— Не ошибся? — спрашивает он свежим голосом. — Андрей Дмитриевич?

— Я-с, — отвечаю. Именно так и отвечаю: не «я», а «я-с».

— Вы-с, — смеется пришелец. (Две золотые коронки.) — Читаете? Это хорошо. Дела, значит, идут на лад. Ну-с! — подходит он к кровати и протягивает руку. — Давайте знакомиться. Виталий Ильич Чиж. И дед был Чиж. Целая династия Чижей.

Я пожимаю ему руку своей левой, действующей. И с каким-то страшным любопытством его разглядываю. Узкое лицо. Высокий, с залысинами, лоб. Узко поставленные, очень живые глаза.

— Чиж так Чиж… — без интереса откликаюсь, а сердце почему-то сильно стукает по ребрам. — А кто вы?

— Вопрос по делу. Я, Андрей Дмитриевич, следователь прокуратуры. Вот пожалуйста. — И извлекает из нагрудного кармана пиджака красное удостоверение, раскрывая, показывает мне. — Могу присесть?

— Садитесь, что же… — гримасничаю я.

— Не рады мне, Андрей Дмитриевич? — Садится.

— А чему радоваться? Ко мне уже приходили от ваших. Я все рассказал, что мог. И приятелям раз пять повторил, честно говоря, надоело талдычить одно и то же.

— Это вы о чем? О вашем приключении?

— Ну да. О чем же еще?

— А я по другому делу пришел. Более, извините, серьезному, чем ваше. Я один из бригады, расследующей убийство гражданина Яхнина Игоря Ивановича. Знали такого?

Каким образом я смог его сразу вычислить, едва он вошел?

— Да, конечно, знал, — отвечаю я после небольшой естественной паузы.

— Ну вот. Потому я к вам и наведался. Кажется, вы учились вместе в школе? Впрочем, знаете что. Давайте так. Вы мне сами расскажете, что вас связывало, а я уж по ходу буду расспрашивать. Идет?

И он деловито щелкает замочком «дипломата» и, открыв его, извлекает оттуда портативный, величиной с портсигар, японский диктофон.

— Вы не против, если я буду записывать? От руки, знаете ли, тягомотно.

— А надо записывать? — хмурюсь я.

— А вы, когда берете свои интервью, записываете? Или просто запоминаете? — смеется этот Чиж. (Блестят две золотые коронки.)

— А что вас конкретно интересует? (Тихий щелчок. Он включает диктофон.) Вот, например, на выпускном вечере в школе я увел у Яхнина… у Игоря, — поправляюсь я, — одну девчонку. Это представляет интерес для следствия?

— В каком-то смысле да.

— И то, что в школе у него была кличка Молва?

— Как? Молва? Любопытно.

— Ну если о таких частностях буду рассказывать, вам пленки не хватит. Мы учились с первого по десятый в одном классе. Друзьями, ну, в школьном понимании, никогда не были: ни в первом, ни в десятом, ни в промежутке. Собственно, у нас в классе с восьмого уже строго определились свои компании по пять-шесть человек. Игорь был в одной, я в другой. Мы не враждовали… этого не было… но держались обособленно. У них свои увлечения, у нас свои. Случалось, доходило до драки, но нечасто и не по-серьезному. У нас, в общем-то, был благополучный класс. Чушь несу!