Канта Ибрагимов - Дом проблем

Этот горский пафос еще продолжался бы, да стук в дверь — Бааева, мать Альберта, сильно изменилась: под глазами темнофиолетовые круги, мясистые щеки и двойной подбородок угрюмо обвисли, но сережки по-прежнему сверкают алмазами, духами от нее разит.

— Ваха, — низким грудным голосом говорит она, — ты как-никак в ладах с этой властью, помоги нам. Альберт твой сосед, друг, в футбол вместе играли.

— В каких же я ладах, если самого только что из тюрьмы выпустили.

— Это меж вами разборки. А мой сын чист перед Богом и людьми, образован, интеллигентен, вице-премьером был, как и отец. Вот только нынешним дуракам такой не нужен.

Как от зубной боли скривилось лицо Вахи, и, наверное, прежде него что-либо выдала бы Баппа, да вновь стук. Вошла Дибирова-старшая и удивленно:

— А вы даже дверь не запираете.

— А что им запирать, — за Мастаевых командно ответила Бааева. — Их власть на дворе, — и тут же допрос: — А вы как пожаловали сюда, Виктория Оттовна?

— Ну, — замешкалась мать Марии, — как-никак с зятем такое.

— Нечего — как-никак! — повысила голос Бааева. — За Альберта есть кому постоять. Хм, еще не хватало, чтобы теща, и та под вопросом, за моего сына хлопотала. Мы еще покажем всем! — с этими словами разгневанная Бааева удалилась.

Виктория Оттовна все еще стояла, сжимая от неловкости руки, явно не понимая, как ей далее быть.

— Я сейчас к президенту, — тут нашелся Ваха, — об Альберте замолвлю слово.

— Да-да, спасибо, — попятилась к выходу Дибирова.

Не час и не два просидел Мастаев в приемной президента-генерала. Пару раз порывался уйти, но ему помощник погрозил пальцем, мол, сиди, а потом добавил:

— Тут люди месяцами приема ждут, а тебя пригласили, имей совесть и соображай. Небось, если президент был бы русским, — это уже говорится вроде не самому Мастаеву, а верзиле-охраннику, — то по стойке смирно сутками стояли б. И стояли.

— Вам виднее, — ляпнул Ваха, — вы ведь при всех режимах в помощниках. Недаром в «Образцовом доме» живете.

Помощник, сосед Мастаева, мужчина в летах, побагровел, и, наверное, была бы ответная реакция, да в это время протяжный требовательный звонок, — он бросился в кабинет президента, сквозь раскрытую дверь просочился чесночный аромат национального блюда вперемешку с табаком.

«Если у президента курят — очень важные люди», — подумал Мастаев и, наивно мечтая, что его тем же и так же будут потчевать, в предвкушении заерзал на стуле; видимо, примостился основательно, так что его толчком разбудили — перед ним генерал, смотрит насмешливо:

— Этот и на посту заснет.

А Ваха спросонья не соображает, выдал, что на духу:

— За что вы меня посадили?

Небрежным жестом генерал остановил своих охранников, молча, гордо удалился в свой кабинет. А в приемной шепот:

— Да, видать, серьезно.

— Справка «дурака» в кармане. С ним надо поосторожнее.

— Мастаев, проходи. Время позднее, президент устал, никаких лишних вопросов.

Не по стойке смирно, но почтительно Мастаев стоит; президент очень утомлен, полулежа в кресле, подперев голову рукой, он устало говорит:

— Этот твой шеф, Кныш, — большой еврей, агент всех спецслужб. Хм, пока я вынужден его терпеть, хе-хе, — тут президент вроде стряхнул сон, выправил осанку. — Так этот Кныш с издевкой твердит, что ты, Мастаев, — суть, дух и отражение чеченского народа.

— Да, я чеченец, — чуть ли не перебил Ваха, — а Кныш никакой мне не шеф.

— А у кого ты получаешь зарплату, — президент взял кружку, отпил глоток. — А удостоверение «Рейтер»?

— Удостоверение я не взял, — совсем тих и повинен стал голос Мастаева.

— Возьми, пригодится, чтобы впредь не сажали. Чеченец в международном агентстве — хорошо. А справку подпиши, — он лишь подбородком повел, выпроваживая Мастаева, и «независимый» журналист уже уходил, как у двери словно очнулся, быстро возвратился, склонился над огромным столом и полушепотом, чтобы их не подслушали:

— Господин президент, вы хоть знаете, что в этой справке написано?

— Знаю, вот она, — пальцами он покатил листок по лакированной поверхности, и, пока Ваха, поражаясь, сличал текст, следующий комментарий: — Это политика, большая игра.

— Неужели это правда?

— Хе-хе, уважают только сильных и богатых. Исполняй, — приказной жест, а Мастаев стоит: он вспомнил о Бааеве, и не только ради Дибировых, а по-человечески. — Товарищ генерал, у нас соседа ради выкупа выкрали — Бааева Альберта, его отец премьером был, и сам он заслуженный человек.

— Знаю я этих заслуженных людей! — президент встал. — А ты знаешь, сколько они у тебя, у простого народа своровали?

— Так вы в курсе?

— Главнокомандующий обязан все знать! Кха-кха, — кашлянул призидент. — Правда об этом я не знаю. Разберусь. Кстати, в «Образцовом доме», как прежде, будут жить мои министры. А партократов-оппозиционеров — всех выселим.

— Я с матерью там живу.

— Дворники всегда нужны.

— М-м-мы не дворники, — как-то вбок свело скулу Мастаева.

— Что?! — рявкнул генерал. — Когда русские и евреи были у власти — за ними убирали, а свой.

— Прием окончен, — около Мастаева очутился охранник, и Ваха уже выходил, как генеральский окрик вслед: — Погоди! Как тебя там, «независимый корреспондент», передай своему Кнышу, чтобы на референдум поболее денег отвалили.

В эту ночь Ваха не спал, его снова знобило, а следом пот — вся простыня мокрая. Матери он ничего не сказал, хотел утром пойти в больницу. Однако его вызывает срочно Кныш. И, не доходя до Дома политпросвещения, точнее Исламского университета, он издалека увидел, как из служебного входа появились Деревяко и мать Марии.

Удивленный Мастаев покурил под своей березкой, сам вошел через парадный вход, — жестом Митрофан Аполлонович пригласил его сесть, а сам с кем-то разговаривал по телефону, и, хотя фамилия не называлась, Мастаев понял — речь идет об Альберте Бааеве.

— Я очень обещал уважаемой даме. Это ее зять, помогите, пожалуйста. Что? Мастаев просил? Ха-ха, Мастаев — глас народа, ему отказать нельзя. Спасибо, сочтемся.

Митрофан Аполлонович положил трубку, закурил, несколько перебивая витавший здесь запах духов; уставился на Мастаева, он смотрел словно сквозь него, вдаль, мечтательно вздохнул:

— Какая женщина!

— Да, кто мог подумать: Деревяко — депутат России!

— Какая Деревяко? — с неким отвращением Кныш почему-то погасил сигарету, а Мастаев удивленно.

— Так вы о Виктории Оттовне?

— Мастаев! — Кныш встал. — Нехорошо подглядывать и подсматривать, — он подошел к большому зеркалу, как будто здесь никого нет, вначале любовался собой, поднимаясь на цыпочках, как на каблуках, видимо, сожалея, что он ниже статной Дибировой, а потом вплотную уставился в зеркало и, на мясистом носу выдавливая угри, он вдруг сказал: — Ваш президент назвал меня евреем — хе-хе, скорее наоборот.