Канта Ибрагимов - Дом проблем

— Разболтались вы все, — как приговор либо диагноз. — Как мыслить стали: референдум им подавай. Тоже мне, государство!

Из Грозного можно было вылететь в Турцию, Эмираты, Азербайджан и даже в Пакистан и Иран, а вот в Россию рейсов нет. Весь день Мастаев на перекладных добирался до Минвод. Ему казалось, что вся милиция в сопредельных республиках разыскивает только его: каждый раз, как останавливают транспорт, его, как чеченца, пальчиком призывают и по полчаса в отделении милиции делают куда-то запрос: в розыске ли такой-то чеченец. Только некая мзда, как воздаяние за проезд, дает отрицательный ответ.

То же самое в аэропорту и за билет. Только поздно ночью прибудет Ваха в Москву. Он уже планирует, что до рассвета перекантуется во «Внуково», как на подлете к нему подошла стюардесса:

— Вы Мастаев?.. Вас у трапа поджидает машина.

На черной «Волге» его доставили в самый центр Москвы. Он успел разглядеть: «Центральная избирательная комиссия Российской Федерации», вооруженная охрана, словно от него ждут нападения, а внутри здание напоминает чем-то обком КПСС, где-то Дом политпросвещения в Грозном. Только новое знамя «триколор», а вот бюст Ленина — навечно, и тут же, видимо, откуда-то принесли, рядом бюст Дзержинского. И обстановка по-коммунистически знакомая. И как же Мастаев был удивлен, когда в огромном кабинете ему навстречу вышел Кныш:

— Митрофан Аполлонович, вы ведь вчера были в Грозном!

— Хе-хе, вчера и ты был в Грозном.

Кныша не узнать: если в Грозном он всегда в сером, то здесь — яркий пиджак, даже глаза блестят.

— Познакомьтесь, Мастаев, типичный представитель, можно сказать, олицетворение чеченского народа.

— Вы тоже, — лыбится в ответ Мастаев, — как Россия — всюду.

— Что ты несешь? — посуровело лицо Кныша, и на ухо, вполголоса: — Не в Грозном, мог бы костюм поприличнее надеть.

Иного не было. И Ваха знает, что в некотором месте штаны не раз перештопаны. Неужели видно? От этого он вовсе смутился и уже не мог отстаивать позицию президента по референдуму «Доверяете ли вы Парламенту Чеченской Республики?», и в итоговый бюллетень для голосования внесли еще один вопрос — «Доверяете ли вы Президенту ЧР?», чего требовала оппозиция.

В целом вся центральная избирательная комиссия России, в том числе и представитель республики Мастаев, посчитала такую постановку вопросов демократичной, расписались, и неожиданно для Мастаева еще один вопрос — финансирование референдума. Вот тут Ваха не знал, как ему торговаться, ведь президент назвал ему ориентировочную сумму, а оказалось, выделяют в четыре раза больше, в чем он тоже расписался. А тут выясняется, что перечисление в Грозный невозможно и банковская система Чечни в изоляции, так что везти придется наличными. Это почти три мешка.

— Не волнуйся, — успокаивает его Кныш. — Во-первых, везешь только один. Ну, сам знаешь, и тут хотят есть, и бюллетени, и агитацию здесь будут печатать. А, во-вторых, с оговоренной с президентом суммой мы тебя в Грозный доставим.

— А-а за те деньги я буду отвечать?

— Мы — выделяем, мы — проверяем, мы — списываем. Хе-хе, в том числе и твои грехи. Скоро борт. Улетишь как министр!

— Одна просьба, — о родном думает Ваха. — Сына хотел бы проведать.

— Да, — задумался Кныш. — Дети — святое! По пути, я надеюсь, успеем.

— Вот адрес, — Ваха достал помятый листок.

— Нет-нет, — смотрит записку Кныш. — Они на днях переехали на другую квартиру, снимают, — и видя исказившееся лицо Вахи: — Ну что ты вечно удивляешься?! Мы про вас все должны знать. Хе-хе, видишь, пригодилось, а то зазря мотался бы по Москве и сына бы не повидал.

Ехали долго; в пригороде столицы, как выразился Кныш, — это «ближе к Грозному, чем к Москве», однокомнатная, тесноватая квартира, одним словом, «хрущевка». Сын Макаж вырос, на отца смотрит, как на незнакомого дядю. А Ваха, после цен в Москве, тем более тех сумм, о которых доселе говорили, понимает: сыну он многого дать не может. Пробкой выскочил из подъезда, а Кныш, словно и мысли его читает:

— Мечтаешь сыну купить квартиру в Москве?.. Гм, вот поведешь себя правильно во время референдума, две квартиры даже в центре Москвы купишь.

— Это как? — не перестает удивляться Мастаев.

— Хе-хе, понаглее, по-чеченски, — искоса глянул на него Кныш, и тяжело вздохнув: — Все-таки дурачок ты.

— Да, малограмотный, малознающий, неимущий, — печально согласился Мастаев.

В сумерках над Москвой разразился ливень как из ведра. Оттого, наверное, образовались пробки. На военный аэродром, что был под Москвою, прилично опоздали. Подкатили прямо к трапу, а подняться не разрешили, наоборот, с борта сошли два весьма упитанных генерала и с ходу на Кныша:

— Ты где был, козел? — и как стали материть, будто сержанты новобранца. — Теперь коридор не дают, — генералы, не обращая внимания на моросящий дождь, оставляя запах спиртного, парадно двинулись в дежурную часть. «Волга» уехала, а Кныш и Мастаев попытались укрыться от непогоды под крылом, которое грозно дрожало в амплитуде работающего на холостом ходу мотора.

— Побежали туда, покурим, — криком предложил Кныш. Ежась от сырой ветреной погоды, они примостились под полуразвалившимся пожарным щитом, где для тушения пожара уже ничего не осталось:

— Всюду бардак, все грабят, — прикуривая, сказал Кныш, а Мастаев, как всегда, ляпнул, что на уме:

— В Чечне вы бог и царь, вы всюду и везде, а здесь? — еще более сутулясь, присосавшись к сигарете, Кныш, словно признавая это, долго молчал, а потом выдал:

— Я не лечу с вами.

— А-а как референдум без вас?

— У-у! — словно от боли, коротко простонал Кныш, и исподлобья глянув на Мастаева: — Я козел, ты дурак. Оба мы — нищие, хренов пролетариат! А о свободе даже не мечтай. И референдума не будет. Я подал рапорт в запас, и тебе советую лучше податься в горы на время.

— А референдума почему не будет?

— Мастаев, — раздражен голос Кныша. — Я и так много выболтал. Ты молчи, а то нам обоим плохо будет.

В это время двигатели самолета стали набирать мощь. Генералы появились из дежурки, а Кныш дернул к себе Мастаева:

— Может, более не увидимся. Ты там береги себя, — он как всегда при расставании крепко обнял Ваху, — не поминай лихом. И еще, вот письмо, — он очень бережно достал красочный конверт, — мог бы передать Виктории Дибировой на восьмое марта.

Когда они подошли к трапу, генералы уже поднялись, дождь почти перестал, от двигателей моторов — ветер. Прощаясь, подали руки, и тут Мастаева угораздило с усмешкой крикнуть на ухо провожающему:

— Вы очень странный человек. Никогда — ни адреса, ни телефона, расставаясь.

От этих слов Кныш, удивляя Ваху, до боли сжал кисть, в свете прожекторов попытался заглянуть в глаза южанина, а потом тоже на ухо крикнул: