Рассел Хобан - Кляйнцайт

Обратно в столовую. Пластинок нет. Он напел начало «Die Winterreise», представил, как бы это звучало, сыграй он его на глокеншпиле. Получалось не очень.

Внезапно он почувствовал, что ему недостает аквариума, его мерцающего зеленоватого освещения, загадочной улыбки и роскошных форм русалки. В горле его застряло рыдание от осознания этой потери.

На простом столе стояла пепельница. По крайней мере, подумал Кляйнцайт, он не хочет, чтобы я бросил курить. Он поднял с пола телефон, набрал 123, узнал, что на счет три будет 7.23 и сорок секунд, поставил свои часы.

Он положил обернутую в коричневое желтую бумагу на простой стол, сел рядом на простой кухонный стул. Лампы нет. В столе обнаружился ящик. Он выдвинул его, нашел там шесть свечей и спичечный коробок. Он прилепил свечу к блюдцу, зажег ее, выключил свет, закурил, закрыл глаза, пробежал пальцами по страницам «Пелопонесской войны», на одной остановился, открыл глаза, прочел:

«Этот союз был заключен вскоре после установления мира. Афиняне возвратили лакедемонянам пленников с острова. Затем наступило лето одиннадцатого года войны. Этим заканчивается описание первой войны, которая продолжалась непрерывно в течение этих 10 лет» [3] Здесь и далее отрывки из сочинения Фукидида даются в переводе Г. Стратановского.

Нда, это тебе не И–цзин, сказал Кляйнцайт.

Я занимаюсь своей работой, а ты занимайся своей, огрызнулся Фукидид.

Кляйнцайт распечатал желтую бумагу. Она уставилась на него, словно гигантский спрут. Он завернул ее снова, закрыл глаза, полистал Фукидида, остановился, открыл глаза, прочел:

«Воины, отважно разделившие со мной опасность! Пусть никто из вас не стремится в настоящий тяжелый момент выказать свою рассудительность, тщательно взвешивая окружающие нас угрозы. Лучше без долгих размышлений идти на врага в твердой уверенности, что и на этот раз победа будет за нами. Там, где выбора нет, как у нас здесь, нет места и для долгих колебаний, ибо нужна быстрота и риск…»

Неплохо, похвалил Кляйнцайт.

Всегда к услугам, отозвался Фукидид.

Кляйнцайт не глядя развернул желтую бумагу, отделил наугад несколько листов, взял фломастер, записал три строчки, посвященные фарфоровой русалке:

Затем он написал, так быстро, насколько мог, стихотворение о морской черепахе и другое, про жестянку из‑под табака «Золотая Вирджиния», задул свечу и отправился спать.

Наутро, позавтракав, он переписал оба стихотворения на несколько отдельных листов, взял глокеншпиль и желтую бумагу, по пути купил у Раймэна катушку скотча и диванную подушку и спустился в Подземку. Добравшись до своего места, он написал на листе желтой бумаги:

СТИХОТВОРЕНИЯ, 10 пенсов

Он прилепил это объявление и два своих стихотворения к стене, сел на подушку, заиграл на глокеншпиле мелодию про морскую черепаху и жестянку из‑под «Золотой Вирджинии».

Кто‑то из прохожих просто читал стихотворения, не покупая их и не бросая деньги в футляр из‑под глокеншпиля. Кто‑то кидал деньги, но стихотворения не покупал. Спустя некоторое время стихотворения все‑таки раскупили. Кляйнцайт сделал новые копии, приклеил их к стене. К обеду он продал уже шесть экземпляров стихотворения про морскую черепаху и четыре — про жестянку из‑под табака, получив за все это 1 фунт 75 пенсов. Когда меня нашел Фукидид, я был ничем, с гордостью подумал он. А теперь посмотрите‑ка на меня.

Полдень был буквально нафарширован туристами. Некоторые, купив его стихотворение, фотографировали его самого. Ничего, думал Кляйнцайт. Небось, завидев тут Гомера, они сфотографировали бы его тоже. После вечернего часа пик он сосчитал дневную выручку. 3 фунта 27 пенсов и какой‑то ключ.

Кляйнцайт оглядел ключ. Ключ был не его, и он не видел, чтобы кто‑нибудь бросил его. Это был ключ от американского автоматического замка, сделанный из латунной заготовки. От той комнаты с надписью ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, комнаты Рыжебородого? Тот получил свой ключ от прежнего человека желтой бумаги, который, скорее всего, был Легковоспламеняющимся. Тот отдал свой ключ и умер в госпитале. Когда Рыжебородый отказался от желтой бумаги, они поменяли замок в той комнате. Теперь вот ключ переходит Кляйнцайту. От кого? Он попытался вызвать в памяти всех, кто проходил мимо него за весь день. Возможно, Рыжебородый был просто эксцентричный миллионер, держащий эту комнату специально для людей желтой бумаги, и его сказки про то, что ему негде ночевать, были просто способом проверить Кляйнцайта. Он почувствовал, как по его телу прокатилась волна благодарности. Он не один! Кто‑то присматривает за ним, подбросил ему ключ! Может, он и не от комнаты ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА. Может, от женщины? Но тогда она должна была оставить ему записку, от какой двери этот ключ. Не может быть, чтобы от женщины. Это покровитель, такой, каким он и должен быть. Покровитель! Кляйнцайту представилась собственная фотографии на обороте суперобложки. Коктейли, красивые доступные женщины, не вместо Медсестры, конечно, а так, в дополнение к ней.

Перед тем, как пойти домой, он попробовал ключом комнаты с надписями ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН, ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ и НЕ ВХОДИТЬ. Ключ не подошел ни к одной из этих дверей. Он мог бы попробовать двери и на других станциях. Но торопиться было некуда, самое главное, у него был ключ.

Кляйнцайт сел в поезд и поехал домой. Назавтра он положил себе написать еще одно или даже два стихотворения, а сейчас ощущал себя под присмотром, кто‑то наблюдает за ним. Чудесно. Он развернул Фукидида, дошел до страницы 32, почувствовал, что это приносит ему пользу. Он не мог припомнить практически ничего из школьного курса древней истории, а в университете он никогда не учился. Он перелистал книгу вперед, желая узнать, чем закончилась распря из‑за Эпидамна, любопытствуя, кто же выиграл войну. Речи представителей коринфян и керкирян перед афинянами хоть и были чрезвычайно рассудительны, однако никто ведь не знает. Книга была приятной толщины, ее было удобно держать в руке, фрагмент росписи вазы на обложке был изумителен, вертикальные белые трещины на глянцевой черной бумаге корешка знаменовали его достижения, заставляли гордиться достигнутым. А дома дожидаются его простой стол, голая комната и светильник. Величие кольнуло его, словно холодное прикосновение тумана к коже. В пластиковом пакете от Раймэна тихонько зарычала желтая бумага. В его кармане вместе с другими ключами лежал новый ключ и тот ключ, который дала ему Медсестра. Двери, двери!

А может, это Шварцганг, подумал он, выходя из Подземки и направляясь к своей квартире. Может, это Шварцганг — тот эксцентричный миллионер, который держит комнаты с надписью ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА для людей желтой бумаги, может, Шварцганг сам — человек желтой бумаги, ныне старый и разбитый недугами, кто передал ему факел, чтобы самому остаться пикать на своей больничной койке, кто лишил Рыжебородого его привилегий и послал кого‑нибудь бросить ключ в ящик из‑под Кляйнцайтова глокеншпиля. Кляйнцайт увидел в сознании посвящение: «Моему другу Шварцгангу, который…» Посвящение чего? А! Кляйнцайт моргнул в золотых дверях вечера. Подождем, посмотрим.