Рассел Хобан - Кляйнцайт

Очень хорошо, с горечью подумал Кляйнцайт. Просто замечательно. Так оно и бывает. Ну, ничего. Всего только рана в самое сердце. Той гигантской волны, которая росла в нем целый день, уже не было, видимо, потому что она разбилась, схлынула, бросив его вниз, к мертвецам на дне морском. Одни кости и прочая мерзость, и никаких сокровищ. Сплошная чернота. Кляйнцайт улыбнулся, вытащил ключ из кармана и отдал его женщине.

— Да, — сказала она, — это он. Спасибо вам большое.

— Пожалуйста, — ответил Кляйнцайт. Она не знала, то ли идти ей, то ли оставаться. От него пахло вялой геранью, кошками.

— Знавала я когда‑то одного молодого человека, он играл на глокеншпиле в полковом оркестре, — произнесла она. — Никогда не видала, чтобы на таком играли в метро. — Она раскрыла свою сумочку, порылась там не гнувшимися словно от холода пальцами и бросила ему украдкой вытащенную монетку. — Большое вам спасибо, — повторила она и повернулась, чтобы уходить.

— Подождите, — сказал Кляйнцайт. Он быстро написал стихотворение о глокеншпиле и вручил ей.

— Большое вам спасибо, — произнесла она и медленно удалилась.

Вот и нет ключа, сказал Кляйнцайт желтой бумаге. Только я да «Мортон Тейлор».

И я, сказала желтая бумага. Мы. Ведь я беременна. Я ношу под сердцем твой роман. Твой большой длинный толстый роман. Он ведь будет прекрасен, дорогой?

Конечно, ответил Кляйнцайт, усмехаясь. Грузовики в милю длиной с маркой «Мортон Тейлор» с грохотом проносились по переходу. Кляйнцайт закрыл глаза. НИКТО НЕ ПРИСМАТРИВАЕТ ЗА МНОЙ, молча прокричал он. КЛЮЧ БЫЛ ПРОСТО ЛОЖНОЙ ТРЕВОГОЙ.

Ха–ха, сказали ступени. Хо–хо, ухнул черный мохнатый голос.

Сомкнуть ряды, сказал Фукидид. Честь полка и все такое.

Точно, сказал Кляйнцайт. Не афинским ли духом была выиграна Пелопонесская война?

Фукидид ничего не ответил.

Афиняне ведь выиграли , не так ли? — настаивал Кляйнцайт.

Фукидид испарился.

Черт, сказал Кляйнцайт, боясь заглянуть в конец книги, боясь даже читать вступление. Узнаю, когда доберусь до него, пообещал он сам себе.

Он уложился, подошел к телефону, позвонил Медсестре, и тут возникла боль. Не та простая боль от А до В, от С до D, от Е до F, нет, это была сложная цельная геометрическая система, состоящая из разноцветных полифонических вспышек и громовых раскатов, она превосходила размерами любую из мортон–тейлоровских фур, она была такая, что больше не помещалась в Кляйнцайте, это он теперь был внутри нее.

Куда? — спросила боль.

На квартиру Медсестры, пролепетал Кляйнцайт.

Боль отнесла его туда и вышвырнула вон.

— Догадайся‑ка, кого привезли в госпиталь, — сказала Медсестра Кляйнцайту.

ГОСПИТАЛЬ, ГОСПИТАЛЬ, ГОСПИТАЛЬ, завопило эхо внутри Кляйнцайтова черепа.

— Рыжебородого, — догадался он.

— Точно, — сказала Медсестра. — У него смещение точки опоры.

— Не хочу знать подробности, — сказал Кляйнцайт. — Как Шварцганг?

— Пикает.

— Он нас всех переживет, — сказал Кляйнцайт. — А Рыжебородый, как он?

— Сам знаешь, как бывает со смещенной точкой опоры, — ответила Медсестра.

— Это когда нет рычага?

— Точно, да к тому же он потерял аппетит. Мы подключили его к установке внутривенного питания.

— Может быть, я навещу его, — сказал Кляйнцайт. После ужина, когда Медсестра обычно уходила на дежурство, он отправился в госпиталь вместе с ней.

ДОРОГОЙ! — приветственно заревел Госпиталь, когда он вошел. КАК ХОРОШО, ЧТО ТЫ ВЕРНУЛСЯ! ДАЙ ЖЕ Я ТЕБЯ ПОЦЕЛУЮ, ШАЛУН ЭТАКИЙ, ИШЬ ТЫ, ВЗЯЛ ДА УДРАЛ! И он смачно облобызал Кляйнцайта. Кляйнцайт утерся.

Рыжебородый занимал ту же самую койку у окна, что когда‑то и Кляйнцайт. Увешанный целой гирляндой из блоков и противовесов, он сидел и рассматривал какую‑то трубку, прикрепленную к его руке. Кляйнцайта он встретил жестким взглядом.

— Что‑нибудь получается? — спросил он.

— С чем? — спросил в свою очередь Кляйнцайт.

— Сам знаешь.

— Пока только абзац, — ответил Кляйнцайт. — Я вообще‑то не хотел бы об этом говорить.

Рыжебородый поднял брови, присвистнул.

— Пока только абзац, — повторил он. — Ты работаешь целыми абзацами, страницами, главами?

Кляйнцайт кивнул, пожал плечами, отвернулся. Рыжебородый хмыкнул, звук был похож на тот, что издают поломанные часы.

— Я подарил тебе голую комнату, — произнес он. — Для счастья и для горести.

— Спасибо, — ответил Кляйнцайт, — за счастье и за горесть.

— Не подумай, что я утаил что‑то из тех денег, которые я за все это получил, — сказал Рыжебородый. — Я их тут же потратил, так быстро, как только смог. На выпивку, женщин и так далее. Ничего путного, растрата в чистом виде. Только так и нужно.

— Разумеется, — произнес Кляйнцайт.

— Ты замечаешь, — сказал Рыжебородый, — в какую палату они меня положили?

— А4, — сказал Кляйнцайт.

— Вот видишь, — сказал Рыжебородый. — Все сходится, не так ли?

— Чепуха, — ответил Кляйнцайт едва слышно.

— Не чепуха, — поправил Рыжебородый. — Откуда нам знать, может, они все тут — люди желтой бумаги? Задавать вопросы, конечно, бесполезно. Они никогда не признаются. Да я сам ни в жизни не признался, если бы ты уже не знал всего. Я вот что тебе скажу. — Он показал знаком подойти поближе.

— Что? — спросил Кляйнцайт.

— Причину, по какой я разбрасывал желтую бумагу, — сказал Рыжебородый. Он произнес слова «желтая бумага» так, будто это был кто‑то одушевленный по имени Желтая Бумага. — Всей правды я тебе все равно не скажу. В начале‑то, может, так оно и было, как я тебе рассказал. Но потом я разбрасывал ее в надежде, что кто‑нибудь ее подберет, избавит меня от нее, понимаешь? Я надеялся, что она откажется, отпустит меня.

— А что она?

— Сам видишь. Сперва она чуть меня не потопила. Теперь она засунула меня в госпиталь.

— Как тебе удалось сместить свою опору?

— Это я деньги тратил. Так уж заведено. Умеренность приходит с излишествами. — Он посмотрел на трубку, на висящую бутыль, сделал глотательное движение, точно горло его пересохло. — Мне страшно, — проговорил он.

— А кому нет, — сказал Кляйнцайт. — «Мортон Тейлор», он повсюду.

— Все выступаешь на улицах?

— Да.

— Бьюсь об заклад, успех потрясающий. Та девчонка просто золотая жила.

— Я делаю это сам, — сказал Кляйнцайт.

— Что, уже разбежались?

— Нет, просто хочу это делать в одиночку.

— Ну и как дела?

— Нормально. 4.75 за сегодня, да я еще рано кончил. Я и стихи продаю, и гадаю.

Рыжебородый снова присвистнул.

— Так и надо, — сказал он. — У тебя все получится, точно.

— Что именно? — спросил Кляйнцайт.

Рыжебородый снова поманил его.

— Ты думаешь, это все можно легко скинуть со счетов. Что это все не настоящее.