Галина Северина - Легенда об учителе

Почти полночи я пролежала без сна. Слушала, как по крыше царапала ветвями старая сосна. В окно смотрело черное, без единой звезды небо. Весна совершала свое важное дело под таинственным покровом…

На другой день я ехала в школу повзрослевшей лет на пять. Я не ощутила никакой потребности зайти в пионерскую. Встретившаяся на лестнице Ира завела разговор о готовящемся комсомольском собрании. Но и это не оживило меня. Я знала, что его нет, и перед глазами все было тусклым. Эх, дотянуть бы как-нибудь оставшиеся три месяца до окончания школы!..

Но он был и стоял на верхней площадке вместе с Николаем Ивановичем. Оба поздоровались со мной, а Николай Иванович спросил:

— Ну как? Сегодня голова не болит?

— Нет… Хорошо… — пробормотала я, вся вспыхнув внутренним жаром.

Андрей Михайлович ни о чем не спросил. Даже не посмотрел на вчерашнюю дурочку. Задыхаясь, я со всех ног бросилась в класс.

Произошло нелепое недоразумение. Светка, толком не разобравшись, всегда бухает в колокола, как тот глухой звонарь. Андрей Михайлович поступил в аспирантуру, и ему нужно ходить в университет на занятия. Об этом и говорили в коридоре Жорка, Гриша и Ваня, когда Светка проходила мимо. Она стала выяснять, в чем дело, а они, ради смеха, запутали ее. Я оказалась жертвой Светкиной доверчивости. Но во всяком явлении есть свое рациональное зерно, как любит говорить Кирилл, недавно взявшийся за Гегеля. Благодаря этому случаю я, кажется, разобралась в себе.

Весенние каникулы я провела дома. В школе снова ставили «Чапаева». Я не поехала. Как никогда, властно тянула просыпающаяся природа. Бурлила освобожденная ото льда Чаченка. Через плотину с мощным шумом перекатывалась вода. Наш участок внизу превратился в большое озеро, по которому стоя плыли высоченные березы. На тонких оголенных ветках бесстрашно качались белоносые грачи. Иногда они вступали в драку из-за гнезд, и тогда можно было оглохнуть от их крика.

«Какая силища! — думала я, стоя на сухой кочке. — Все рождается заново, всем весело, а у меня — одна грусть». И, глубоко вздохнув, декламировала Пушкина:

Мне казалось, что это написано обо мне, что именно все так со мной и происходит. И тишина. И ручьи. И теплый ветер… «Мне выпало в жизни нечто особенное, — думала я, — любовь к своему учителю! Не ученическое обожание, а настоящая любовь со всею ее необъятностью, тревогой и счастьем. Да, все-таки счастьем, хотя никаких надежд у меня нет. Драгоценный клад, который я, как Татьяна, обречена хранить всю жизнь и не доверять его никому».

Я старалась вспомнить, когда это началось, и пришла к выводу, что с самого начала, с того момента, как он выгнал меня из класса и я, потрясенная, стала его ненавидеть. Но это была не ненависть. Так рождалась любовь… «От великой ненависти до великой любви — один шаг», — вспомнила я одну из записок Кирилла. Хороший, смешной Кирилл, стремящийся поразить меня нахватанными, чужими мыслями! Сейчас у меня к нему было какое-то доброе, снисходительное отношение.

Вспомнились все мелочи, и «адриатические волны», и серенада Шуберта в опустевшем зале, и томик Пушкина, полученный из его рук, и вершина всего — цветущая сиреневая аллея возле старого храма в Бородине…

«Князь Андрей, это вы?»

«Вас, кажется, ищут, графиня…»

Крики грачей, шум воды сладко кружат голову. Чтобы не упасть, я хватаюсь за тугой, влажный, напоенный соком ствол старой березы…

Да, да! Все это так. Но почему я не такая красивая, как Соня Ланская? Изящная, большеглазая, похожая на Женю Барановскую — Тоськину любовь! Вот как выходит! Всегда на моем пути встают красавицы…

Я смотрюсь в талую воду возле корней берез. Вместе с высоким светлым небом и тонкой путаницей ветвей в ней отражается расплывчатое курносое лицо с полуоткрытым ртом. Света уверяет, что у меня красивые брови, но так говорят, когда ничего хорошего не могут найти, еще Толстой заметил. Спортивная фигура, длинные ноги прыгуньи? Но у кого их нет?..

С какой-то непонятной жестокостью к своей особе я убеждаю себя в бесплодности никому не нужной любви, заставляю отказаться от нее. Пусть все думают, что у меня роман с Кириллом. В самом деле, почему мне не обратить на него серьезного внимания? Страдают же по нему и отвергнутая Лилька, и непонятая Светка? Кстати, надо выяснить: чем я его привлекла? Лилька по сравнению со мной ангелочек с рождественской открытки. Однако…

Последняя четверть началась в каком-то угаре. Все напряженно учились. Предстояли экзамены первого выпуска десятых классов в нашей стране. Нам постоянно твердили об этом. Нельзя было опозориться. Я аккуратно заносила в учетную тетрадь старосты все полученные отметки. А в классе между тем все сильнее сгущалась атмосфера влюбленности. В переписке состояли чуть ли не все. Валентина Максимовна умоляюще просила:

— Передавайте свои любовные письма после уроков. А сейчас мы повторим Чернышевского. Итак, эстетическое отношение…

На истории Антон Васильевич безжалостно отнимал бумажки и рвал. Только на математике под цепким взглядом Веры Петровны никто передавать почту не пытался, да и предмет не позволял быть легкомысленным. На физике… Здесь один Кирилл мог проявлять себя. Улучив момент, когда Андрей Михайлович наклонялся над приборами, Кирилл ловко кидал мне на парту бумажный шарик. Но у меня всегда было ощущение, что Андрей Михайлович видит. Видел он и на этот раз. Нахмурившись, поспешно отвернулся.

«Но я же не виновата… Я сижу спокойно… Я ни разу еще не ответила…» — мысленно убеждала я себя, но в душе понимала, что очень даже виновата. Попустительствую! Надо, наконец, выяснить… Странный, однобокий роман…

На перемене я решительно подошла к Кириллу и, спугнув двух кокетничающих с ним восьмиклассниц, спросила гораздо суровее, чем намеревалась:

— Объясни, пожалуйста, что тебе от меня нужно?

Он смутился, покраснел, вцепился зубами в ноготь. Такого внезапного наступления он, конечно, не ожидал.

— Вокруг так много хорошеньких девочек…

— Да, — оживился он. — Вот этого я и не понимаю!

— Не понимаешь, почему все школьные красавицы глаз с тебя не спускают, а какая-то дурнушка упирается? — сказала я, с презрением и разочарованием глядя на него. Оказывается, это всего-навсего задетое самолюбие. А я-то думала…

— Нет, — испугался он. — Я не понимаю, почему я тебе не нравлюсь. Вроде бы сначала…