Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

Разговор состоялся в понедельник вечером, но уже в среду утром его опять вызвали на Блайзехольмен. Хольмстрём принял его в конторе. Он сидел за столом и перебирал какие-то бумаги.

— Я должен сказать вам кое-что, — сказал Хольмстрём, не поднимая глаз.

Всё шло чересчур уж легко, подумал Виктор. Вполне может быть, что в больших музеях есть какие-то ловушки, о существовании которых непосвящённые и догадываться не могут. Какие-то бюрократические процедуры, засекреченный контроль, предписания по безопасности, известные лишь горстке сотрудников. Что-то вроде стоп-крана, который можно дёрнуть, если возникнет подозрение, что что-то не так. Но что может быть не так? Его полотно, он знал твёрдо, невозможно отличить от подлинника. Каждый мазок был мазком Менцеля. Работа была менцелевской в большей степени, чем если бы её написал сам Менцель.

— В чём дело? — спросил он, стараясь выглядеть спокойным.

— Я должен принести вам свои извинения, — сказал Хольмстрём. — Я всё же решил назначить дополнительную проверку. Даже Виктор Кунцельманн, подумал я, может ошибаться. Я был неправ.

Он потёр руки от удовольствия.

— У нас сейчас совершенно случайно в гостях делегация из Мюнхена. Они приехали на семинар Рюландера. Люди из окружения Дернера… Вот я и воспользовался случаем — попросил их взглянуть на полотно. Они сказали слово в слово то же, что и вы, — и даже с той же оговоркой, что полотно, как ни странно, раньше известно не было. Один из них даже хотел приобрести работу для Пинакотеки, причём весьма настойчиво…

Хольмстрём поднялся с кресла, обошёл письменный стол и дружески хлопнул Виктора по спине.

— Вы опять оказали нам колоссальную услугу, Кунцельманн, и хочу, чтобы вы знали, как мы вам благодарны. Не откажетесь ли отобедать со мной?

В феврале того же года Виктору удалось продать подделку Керстинга хорошо известному коллекционеру в Осло — портрет Каспара Давида Фридриха за работой. Два варианта портрета хранились в Национальной галерее Восточного Берлина, но Виктор поставил на своём изделии более раннюю дату, поскольку картина должна была представлять нечто вроде ещё более ранней, незаконченной версии портрета. Покупатель без малейших колебаний перевёл деньги на счёт братьев Броннен в Западном Берлине… Виктор задержался в Осло ещё несколько дней, посетил — исключительно для собственного удовольствия — Национальную галерею, изучая живопись Мунка. Ему предстояло ещё прочитать лекцию в университете — Рюландер разрекламировал приезд в Норвегию выдающегося специалиста по разоблачению подделок. Виктор провёл семинар — как обнаруживать новодел на старых холстах. Увидев, что собралось не меньше тридцати учёных и студентов, он немного занервничал, пока не осознал, что они смотрят на него едва ли не как на главный мировой авторитет в этой области. Руководство факультета устроило в его честь обед. В окружении честных, искренне восхищённых его познаниями людей, он вдруг почувствовал нечто вроде отвращения к самому себе… Но он справился с этой слабостью, обратил её в бегство, выкинул из сознания — точно так же, как он поступал со всеми своими эмоциями, насколько мог себя помнить…

Весной они с Георгом встретились в Копенгагене. В отеле в Нюхавне они переделали несколько подлинных квитанций, выписанных известным австрийским коллекционером, незадолго до этого закончившим своё земное существование. Небольшие изменения в тексте, пара новых печатей — и квитанции уже относятся к поддельному Рунге и не менее поддельному фон Родену, которых они впарили Карлсбергскому собранию. Потом вместе поехали в Стокгольм — надо было работать над следующей партией скандинавского барокко для Германии.

Дела шли сверх всяких ожиданий. На выставке в Голландии они продали ещё одного «вновь открытого» Эренштраля и одно из полотен, написанных Виктором в охватившей его после ухода Фабиана Ульссона творческой лихорадке. Всё катилось как по рельсам: когда мяч уже в игре, никому не приходит в голову рассматривать, как он сшит. Никто не мог даже предположить, что Виктор Кунцельманн и Густав Броннен — одно и то же лицо. Никто не удивлялся, что их фирма вынырнула на рынке, словно чёрт из табакерки, — наоборот, их репутация, как в высшей степени порядочных и знающих продавцов картин, росла с каждой новой сделкой.

Осенью они поехали в Финляндию — присмотреть возможных заказчиков. Стокгольм был слишком близко, поэтому Виктор предпочёл выступать в своей немецкой ипостаси. Как они быстро сообразили, слава братьев Броннен бежала впереди них. В Турку некий торговец картинами по имени Бойе тут же поставил на комиссию один из пейзажей, подписанный Хакертом. К удивлению Виктора, Георг уже изъяснялся на неуверенном, но грамматически правильном шведском — за проведённое в Стокгольме лето он овладел языком на удивление быстро.

Картина была продана через неделю и принесла им очень неплохой барыш.

Из Хельсинки они полетели в Берлин, и Виктор тут же заперся в мастерской — надо было закончить полуготовые полотна для Скандинавии…

— Кто бы мог подумать! — сказал Георг, придя из банка. — Мы за этот год получили прибыль в триста тысяч марок.

— Я хочу, чтобы мы отчисляли какой-то процент в пользу нуждающихся художников, — сказал Виктор, не отрываясь от палитры.

— Ты что, не в себе?

— Возьми из моей доли, если не хочешь участвовать. Половину.

— Зачем всё это?

— Должно же быть хоть какое-то оправдание. Мы же паразитируем на стараниях и муках других художников. Думай, что хочешь, Георг, но у меня есть совесть. Уродливая, конечно, но всё же есть.

— Мы не паразитируем, а живём на то, что богатые люди нам платят. Промышленные магнаты и юные бездельники, которые не знают, что им делать со своими миллионами. Вместо того чтобы сделать что-то для людей, они предпочитают пускать друг другу пыль в глаза старинными буржуазными картинками.

— Значит, это и есть наше призвание?

— Эренштраль умер четыреста лет назад. Керстинг, Рунге, Менцель — все лежат в могиле. Мы говорим о корме для червей, Виктор. Они мертвы.

— Мёртвых художников не бывает. Забытые — да, встречаются. А мы эксплуатируем веру людей, что в мире существует настоящее искусство.

— Виктор, не забывай: мы жулики. Уголовники. Кто ожидает, что уголовники начнут заниматься благотворительностью?

— Передай мне вон тот тюбик, пожалуйста… И ответь на вопрос: что бы с нами было, если бы не существовали настоящие художники, которых можно фальсифицировать?

Георг с любопытством склонился над полотном.

— Ты выиграл, — сказал он, — скажу, как только что-нибудь придумаю… Кстати, надо что-то сделать с водой на заднем плане.