Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

В феврале 2007 года Иоакиму удалось продать две статьи о необычной судьбе своего отца в одну из самых крупных газет — имена, правда, были вымышленными, чтобы не навредить никому из живых участников этой истории. Ему словно бы хотелось примирить Виктора с последующими поколениями — он писал, каким блистательным реставратором был его отец, как он спас множество бесценных произведений — спас гораздо больше, чем сфальсифицировал. Вскоре он добавил последний отрывок в свой блог и закрыл его навсегда. У него не было на это времени — к нему пришла любовь.

Как раз тогда, когда Королевство Швеция праздновало трёхсотлетие великого Карла Линнея, когда опыление, взаимоотношения пчёлок с цветочками и другие детали системы размножения находились в центре внимания общественности, Иоаким нашёл свою будущую жену, Карин Леандер.

Тридцатидвухлетняя аспирантка с кафедры психологии поместила объявление на сайте знакомств ещё перед Новым годом, но никто из откликнувшихся её не заинтересовал. Последним в её электронной почте вынырнул некий Йокке Кунцельманн — со всей энергией поправившегося после тяжёлой болезни человека и со ссылкой на интересный блог о своём отце. Иоакиму понравилось, как она представила себя — с этакой интеллектуальной самоиронией, но не в последнюю очередь его заинтересовала и приложенная фотография. После недели интенсивной электронной переписки они встретились в ресторане «Пеликан» — пили кофе и болтали до самого закрытия. Карин Леандер, как он понял в тот же вечер, и была женщиной его мечты: умная, красивая, без невротических комплексов и со странным, почти телепатическим пониманием первоисточников его жовиальности. Ему удалось обуздать свои рефлексы и не делать попыток сразу затащить её в постель — да это вряд ли бы и удалось.

Карин была сдержанна, и сдержанность эта была гармоничной: она берегла своё тело и берегла свою душу — удивительный психический баланс. Прямая противоположность Иоакиму, который годами трудился над девальвацией любого намёка на самоуважение и выставлял интимнейшие чувства на аукцион — кто меньше предложит… Весной они встречались почти ежедневно и по нескольку раз в день звонили друг другу. Он всё реже давал волю своим порнографическим наклонностям, всё реже посещал «youporn.com»или бродил в бесконечных пространствах киберкосмоса в поисках голых женских тел.

Только в мае он впервые остался у неё на ночь. Они узнавали друг друга всё ближе, всё глубже, а главное, Иоаким многое узнал о самом себе.

После разговора с Георгом Хаманом в Берлине он вдруг понял, что жизнь его вышла из под контроля, что если он сейчас же не проведёт глубокую ревизию, время будет упущено окончательно. С помощью всё того же психотерапевта Эрлинга Момсена, в чьём кресле он теперь сиживал с большой скидкой, за этот год ему удалось достичь своего рода плато, откуда открылся вид на его существование в последние десять — пятнадцать лет. Увиденное не слишком его обрадовало: годы самоистязания и отчаянных попыток самообмана. Лёгкими толчками (обронённое словцо, заминка, уводящая его на боковую ветку сознания, откуда он мог оценить удручающий рисунок своей жизни) чуть-чуть помогая ему, Эрлинг вернул его к истокам, к прошлому, откуда будущая формула его существования выглядела совсем иначе. Иоаким с каждым днём становился всё откровеннее с человеком, имевшим терпение вглядеться в глубины его души — в конце концов, Эрлинг брал деньги не за то, чтобы играть с ним в кошки-мышки, он и в самом деле честно пытался ему помочь. Тем не менее о последних годах жизни Виктора он не рассказывал. Эрлинг Момсен не единожды затевал разговор о рисунках Буше, которые он по-прежнему мечтал приобрести, но Иоаким уклонялся от разговора.

Забавно, что к числу пациентов психотерапевта Эрлинга Момсена присоединился и Карстен Хамрелль. По его словам, терапия помогла ему расстаться с Линой, чтобы потом вновь соединиться и в конце концов, в Иванов день, сделать ей предложение на снятой для такого случая даче у моря.

А Фидель остался в Швеции. Поразмышляв и разобравшись в своих чувствах и желаниях, он по возвращении в Стокгольм объявил, что понял свою гомосексуальность и теперь уже не собирается ехать на Кубу учиться. Карстен встретил новость с пониманием, одному ему ведомыми путями раздобыл вид на жительство и пристроил мыть посуду в гей-баре «Патриция», разместившемся на старинном пароходике, поставленном на вечную стоянку в городской гавани. За несколько месяцев Фидель выучил шведский почти в совершенстве и говорил лишь с едва заметным акцентом. Иоакиму он как-то рассказал, что даже помыслить не может о возвращении в Колумбию.

— Там гомофобов больше, чем мужчин, — сказал он как-то. — И женщины не лучше. Народ ненавидит нас… даже мама, думаю, не сможет мне простить, что я гей. Они называют нас мариконсс …

Карстен решил снимать документальный фильм о своём сыне. Иоаким довольно много помогал ему со сценарием, и не только — он провёл ряд изысканий о современной истории мужского гомосексуализма. Он работал с интересом, поскольку понимал всё больше жизнь своего отца. Эта была мрачная и нестерпимо жестокая история… Людей, виноватых только в том, что родились не такими, как большинство, преследовали и унижали, а в наихудшие времена даже убивали. Всё это продолжалось почти до конца двадцатого века, а кое-где в мире и сейчас ничего не изменилось. Они написали синопсис на двух страницах — отношения отца и сына, Карстена и Фиделя. Ещё до конца года финская компания YLE, а также новый боевой шведский восьмой канал выделили Хамреллю и его обновлённой кинокомпании «Роллер Коустер фильм» вполне приличную сумму на съёмки фильма.

Что касается их долга разгневанным кузенам Маркович, всё обошлось на удивление спокойно. Приехав из Берлина, Хамрелль встретился с ними и обсудил план обратного выкупа проданных им картин. Только сербский православный Бог знает, почему братья согласились на отсрочку. Иоаким заложил дом на Готланде почти за миллион крон. На острове цены на недвижимость за последний год резко подскочили, поэтому банк без всяких сложностей выдал ему кредит. Осенью он переехал к Карин и неожиданно выгодно продал квартиру на Кунгсхольмене. До финансового кризиса, которому суждено было потрясти мир до основания, оставалось ещё больше года, и после всех этих операций и выплаты кредита у него оказалось достаточно денег, чтобы купить старую контору в Грёндале и переделать её в уютную квартиру, где стены украшали картина Кройера и панно Бацци.

В августе 2007 года, на свадьбе Карстена и Лины, выяснилось, что Карин беременна. Мудрая тридцатидвухлетняя аспирантка-психолог с её непостижимым, почти пугающим умением отличать ложь от правды догадалась, что между Иоакимом и невестой что-то было, и Иоаким, поставивший себе целью отныне жить честно, не стал отрицать, хотя и боялся сцены ревности. Но его будущая жена оказалось выше даже и такой, вполне объяснимой и простительной человеческой слабости. Со временем он будет исповедоваться ей буквально во всем… хотя кое о чём всё же умалчивать — по совету Эрлинга Момсена. Его признание насчёт Лины она встретила весёлым смехом, но на церемонии венчания её вдруг затошнило, и Карин пулей вылетела из церкви. Она еле успела к ближайшей мусорной корзине, где её вырвало. И вместо того, чтобы сформулировать вопрос так, как он привык это делать последние десять лет, очень по-кунцельманновски: «Ты ведь не беременна?», — вместо этого он положил ей руку на лоб и спросил то же самое, но ах как по-другому: «А может быть, ты беременна?» В тот же вечер они купили в аптеке тест на беременность, и всё подтвердилось. Никогда ранее в своей жизни Иоаким не испытывал такого смешанного чувства радости и страха.