Гарри Гордон - Обратная перспектива

Репродукция:

— Дура ты, Степанида. Отчего ж не показать исподнее, если оно красивое, да целое, да не вонючее. Ты зла никому не делала, вот и сейчас никому не сделаешь, кроме добра.

Стеша:

— Так они же деньгами меня меряют, что я за человек, сколько стою. Будто я шлюха какая, или блядь.

Репродукция:

— А это не тебе решать. Может, ты всегда такая была, только не показывала.

Стеша:

— Да что с деньгами-то делать, если получу? И так вон — валяются.

Репродукция:

— Не боись. Деньги сами найдут применение. И себе, и тебе. Иди-ка ты, Степанида, спать. Утро вечера мудренее.

Войдя в зал и увидев свои работы — в рамах, мягко освещённые, Степанида ужаснулась: картины, как брошенные дети в казённой одежде, кинулись к ней со слезами — «забери меня отсюда». Стеша не была матерью и растерялась. Затем, оглядывая каждую, она увидела в них части своего тела, обнажённые и немытые. Какое уж там исподнее…

Богатый важный народ стоял кучками, бесшумные официанты с подносами виляли, как летучие мыши. Сверкали вспышки фотоаппаратов, телекамеры норовили подставить ножку — комсомолка расстаралась.

Плющ отстёгивался от Стеши, подходил к знакомым, беседовал на посторонние темы, не упуская из виду именинницу.

Стеша стремительно напивалась. Хозяйка поглядывала на неё с удовольствием: лыко было в строку, всё работало на имидж. Константин Дмитриевич встревожился — не дошло бы до откровенной потехи, и решил держаться поближе.

Комсомолка время от времени отводила Стешу в уголок, отнимала бокал с вином и наливала ей текилы, заставляла, на заграничный манер, слизывать с кулачка кислую соль.

На середину зала вышел осанистый хмырь, попросил внимания и стал говорить, одобрительно похлопывая Стешу взглядом, видимо, что-то хорошее. Ему поаплодировали, хозяйка вывела Стешу в круг и ткнула в бок: говори.

Стеша увидела перед собой множество лиц, — они были прекрасны, глаза их сияли любовью и уважением. Стешу же любовь и уважение к ним просто захлестнули, как порыв ветра в грозу. Она перевела дыхание и начала:

Полная тишина была в зале, только звякнул бокал, и матернулся шёпотом официант.

Выставка длилась три недели, и комсомолка была счастлива — ушло больше половины картин. Степанида, не представляя, что делать со свалившимся на неё богатством, вложила крупную сумму в «МММ» — финансовую пирамиду. Она не собиралась разбогатеть таким образом, — куда уж больше, — её очаровала рекламная фраза: «Из тени в свет перелетая».

Стеше было невдомёк, что это строка из серьёзного стихотворения серьёзного поэта, ей казалось, что эти слова — для неё и о ней.

Плющ сразу распознал лохотрон, но Степаниду было не свернуть, и он пошёл на хитрость: вернувшись однажды вечером из Москвы, он долго ходил мрачный, из угла в угол, и, наконец, поддался уговорам Стеши, признался. Да, он попал на бабки, и крепко, люди серьёзные, дали две недели, а потом — счётчик и перо в бок.

Стеша заплакала, кинулась ни свет, ни заря в Москву и деньги из пирамиды вытащила.

Слава Степаниды наливалась, как калина в сентябре, она и сама светилась, как калиновый куст на фоне облетающего леса. У неё появились пышные знакомства, она сутками пропадала в Москве, вернувшись, выбиралась из машины французскими сапожками вперёд, каблучки её оставляли на свежем снегу нелепые дырочки.

Константин Дмитриевич помрачнел, забросил свой портретный цикл и писал ностальгические приморские картинки. Несколько раз пытался поговорить со Стешей по-хорошему, убеждал, что он не может быть женой художника, но Степанида в ответ улыбалась и вновь пропадала. Она стала заметно худеть, и Плющ испугался, но оказалось, что это дело фитнеса, и диеты, и ещё хрен знает чего.

Односельчане дивились: Стешка теперь живёт в телевизоре, то в одном ток-шоу, то в другом, сидит в шляпке, а то и с полотенцем на голове, как турка, и плетёт, что ни попадя. Срамота и Котофеича жалко.

Там же, в недрах телевидения, завела себе Стеша любовника — юного губошлёпа, парикмахера с Николиной горы.

Однажды в конце зимы Стеша явилась с отвратительно морковной помадой на губах. Плющ не выдержал:

— Что ты скурвилась, это ладно. Что ты нарисовала динозаврика на лужайке — хрен с тобой.

— А что! На динозавриков, знаешь, как американцы западают!

Плющ зарычал, и тряпкой, пропитанной разбавителем, стал тереть Стешины губы.

— Но то, что ты потеряла чувство цвета — этого я тебе не прощу!

Степанида вырвалась и надула размазанные губы:

— Константин, нам надо расстаться. У меня есть бойфренд — он такой креативный! И это… брутальный!

— Твой пидар из тебя бабки сосёт. Вот и вся креативность.

— Всё равно! Я больше не могу заниматься с тобой любовью.

Плющ почесал затылок:

— А я с тобой — верой и надеждой! Фуцерша. Торгашка.

— Соцреалист!

В тот же день Плющ, наскоро увязав холсты, уехал в Кимры, в новый, холодный дом, пропахший цементным раствором и олифой. Уже на пороге вспомнил:

— Да, Степанида. Бабки, что ты мне дала на спасение, там, за репродукцией. И купи себе нормальную икону.

Ночью Степанида водила пальцем по наледи на стекле, продышала во льду оконце, повернулась к репродукции, загородившей пачку денег.

Стеша:

— Вот, матушка, и всё. Мне скоро шестьдесят, а я — хвост пистолетом. И человека хорошего потеряла. И чувство цвета. И — что ни нарисую — кляуза получается. А на селе — даже дети надо мной смеются. Художница от слова… Прости, Господи. А была ведь радость. Помнишь — яблоко?

Репродукция:

— Я, конечно, не знаю. Жизнь ты, конечно, прожила. Так живи теперь вторую, считай — повезло. Оторвись по полной. И с этой дырой пора завязывать. Деньги есть, купи что-нибудь в Москве. И, как хочешь, а писать надо побольше. Художник должен не только пить и кривляться, но ещё и работать.

Стеша:

— А чувство цвета?

Репродукция:

— Найди себе другое чувство. Например, композиции.

Стеша:

— Легко сказать…

Репродукция:

— Я, конечно, ничего не решаю… Но не боись, что-нибудь придумаем…

Степанида купила на Масловке мастерскую известного художника ушедших времён — наследники, новые американцы, продали её, не торгуясь.

Были ночные гульбища с участием звёзд шоу-бизнеса, с плясками и мордобоями, были соседи-художники, отворачивающиеся при встрече, были приступы раскаяния и отчаяния. Однажды священник раздражённо заметил:

— Что ж ты, мать. Вроде и храм посещаешь аккуратно, и образов, я слышал, понакупала, а разговариваешь с репродукцией. Ты уж определись.