Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Сёрик увещевал Самойлова переходить с катушек на фирменные пласты. Пропагандировал какую-то группу, не называя имени:

«Рудники. Закат. Что-то типа каньона, и здоровенные негры рвут цепи».

Лишь под конец описания спохватился, и, похоже, на ходу придумал:

«Горные люди».

Пределы осведомленности Сёрика уже не казались Самойлову безграничными.

— Сэмми, в твоем возрасте можно выкуривать максимум по три сигареты в день, — предупреждает Нора — Ты с меня пример не бери, я курю много от тяжелой жизни. Голос совсем прокурила.

От тяжелой и прожитой жизни.

Нора рвется к Глафире. Ей нужно записать «Суперстар» в полной версии, как «Хованщину». Говорит она об этом совершенно серьезно, и сразу заметно, что с мозгами у «кузины» не все в порядке.

В склоняемой тут и там рок-опере Самойлову понравились только первая сторона и финал. А вообще, если честно, — хуйня от начала и до конца. Потому ее в прессе особо и не обсерают. Напоминает экранизацию Шекспира. Вот-вот выскочит лысая гнида Даль… Оттого так и нравится здешним сволочам.

Нора притащила большую катушку, ей нужна качественная стереозапись на девятнадцатой скорости. Чирик ее устраивает.

— …я звонил. Его пока нет дома. Дома одна бабушка.

— Где, ты говорил, он работает?

— На Узловой… в «Ремонте электробритв».

— Неисповедимы пути господни. Ты уже продемонстрировал Нэнси свою коллекцию Хендрикса?

— Нет. Не успел.

— Он собирает все, что связано с Джими.

Самойлову неудобно вытаскивать уже убранные вырезки, плакатики, фото большие и малые, два с половиной диска (один без обложки, у другого играет только сторона «Б»)… Так только наивные дети хвастают перед гостями горсткой ничего не стоящих марок. У него тоже был такой альбомчик, и не один. Два уцелевших он по сей день не знает, куда деть. А в руки брать противно.

Нора относится к Нэнси восторженно-снисходительно, как к вещи, из которой успела вырасти. Где-то в комнате притаился «Альбом почтовых марок «Спорт», которым от него хотели откупиться за безвыездные каникулы в обществе старых идиотов и прочие дошкольные радости. С помощью этой подачки ребенка собирались наебать те, кто отвечает за его воспитание, настроение и психическое здоровье. «Альбом почтовых марок «Спорт». Составители — Гуревич и Садовников. Кстати, ему известен еще один Гуревич — фантаст, написавший «Мы — из Солнечной системы». А ви из какой?

Самойлову стало понятно, чем его смущает сегодняшняя Нэнси. Что-то переменилось в данной девице всего за один год знакомства. Все эти месяцы Элеонора неуклонно (с усердием больного на голову человека) хотела придать своей подруге облик молодой жены того лупоглазого («Гарри, вы подлец!») в «Опасном повороте», и этой ей частично удалось.

«Горные люди» — явно несуществующий коллектив. Вымышленное название, и никому в циклопической Америке нет дела, что за ним скрывается. «Джаз — выдумка черномазых скотов», — внушал Сёрику дедушка-белоэмигрант. И теперь Сёрик под градусом сам выдумывает «черномазых скотов», бредущих, звеня кандалами, по краю пропасти. Зато в романе Роберта Стоуна (странно, что от него никто не охуевает, возможно, он просто общается не с теми людьми), черным по белому стоит: « А по другой стороне улицы за нею всю ночь ходила мужеподобная лесбиянка» . По кличке Кот Ученый. И «Русский Икар» вертелся, словно праздничная свастика в доме отдыха Ветеранов СС, пока в дверь не позвонила эта Нина Потапова. «Потопова», как было написано на конверте из Польши… Потопова… Дымом поганым и вонючим… — как же там дальше?

А дождь (в тот день) так и не начинался, несмотря на хмурое небо и беззвучно сверкавшие зарницы. Заткнув за офицерский пояс коробку с лентой, он внушал себе, что торопится домой из-за дождя, чтобы не промокли туфли и волосы, чтобы не было опять приступа аллергии. Он спешил домой, чтобы послушать «Абраксас», который он никогда не слышал полностью. Кто осудит человека, если он боится опоздать к началу любимой передачи? Другое дело, если он жаждет стать свидетелем убийства не в кинодетективе, а у себя под окнами. Это совсем другое дело. Но он понятия не имел, что должно произойти за час до открытия гастронома, когда вино уже не продают, а бухарики не расходятся. В этот час их почему-то слетается больше всего, и они опасны. Нет, он не подозревал, какой «Алтамонт» разыграется на замызганном асфальте перед угловым магазином. На том самом месте, куда он только что посмотрел, кстати. Неужели минула всего лишь неделя?.. И чья-то молодая жизнь оборвется в самом начале Black Magic Woman, похожем на пробуждение среди дымящихся болот крокодила, способного обитать в раскаленной лаве.

Абраксас. У одного из дерущихся были прямые длинные волосы и выгнутая худая спина в полосатой румынской рубашке (Самойлову куплена точно такая же — на вырост). Его противник с кудрявой головой, похожий стразу на нескольких актеров, держался по-есенински, и он был обречен.

Из ушей упавшего затылком об асфальт выглянули два тут же оплывших малиновых конуса, будто варенье из свернутого блина. Форточку закрыли до прихода Самойлова — в доме панически боялись удара молнии. Музыка в комнате полностью заглушала шум деревьев и крики толпы на улице.

К мертвому юноше метнулся некто Габриэли — врач из соседнего дома, уже уволенный из поликлиники, уже не здешний — одна нога здесь, другая там. Он склонился над раскинувшим руки покойником, будто того сразила пуля, а не костлявый кулачишко собутыльника, будто все происходило на фронте или на баррикадах.

Воздух почему-то и сейчас делается темнее и гуще, как будто убийство случилось не минуту назад, а прошлым летом в другом конце города, если вообще не померещилось Самойлову под ошеломительные, зловещие куранты, которыми начинается «Абракас».

Габриэли — смуглый брюнет с короткой стрижкой — метнулся к мертвецу как во французском фильме, но не как, допустим, Жан Марэ, а скорее — как те актеры, чьи имена никто не запоминает. Чьи фамилии никто не хочет знать. Чьего появления на экране никто с трепетом не ждет.

Глафира позвонил сам.

Предварительно стерев клочком газеты отпечатки пальцев, Самойлов бесшумно поставил пустую бутылку под лестницей. Ребячество, конечно. Но взрослые ведут себя куда более суеверно. Послушать их — в каждой кочегарке при оккупации кого-то сжигали, а каждый газовщик старше сорока обслуживал газовые камеры.

Глафира — длинноносый и, похоже, немного усталый — выглянул из-за двери во фланелевой рубашке, по-домашнему. Склонив голову набок, с иронией осмотрел «пятисотку», вынутую «кузиной» из неописуемой сумки (такие носят только жены хоккеистов и космонавтов). Самойлов уловил его мысль: «Уже восемь вечера, а тетенька зачем-то в темных очках. У нее что, фонарь под глазом?»