Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

За всю жизнь я посетил одну единственную выставку картин по доброй воле. Собрался и поехал в Москву, отстоял очередь в Пушкинский музей. Туда привезли картины из Америки. Среди них — «Элвис» работы Энди Уорхола. Он-то мне и нужен. Фото уже видел, но все равно постоял минут двадцать. Четыре одинаковых фигуры с пистолетом… или мне и это надо описывать? В общем, ладно. Похоже, и слава богу. По-моему для живописи главное — это сходство.

Знакомый Калоева выкинулся из окна и, по словам осетина (оба хипповали когда-то, занятие прямо скажем, паскудное), упал прямо в блевотину и дикое количество окурков. Сколько на эту тему уже написано, даже я могу процитировать, например: «поскользнулся на чьей-то блевотине» — это конечно, «Москва-Петушки». Или книжку с такими вот местами мог взять в библиотеке даже первоклассник: «А Дон Рэба наблевал на пол, поскользнулся и упал головою в камин». Эх, писатели-писатели… Взрослые брали у первоклассника Данченко совсем другое место «головою в камин». Сосюру читает каждый второй, хотя сегодня это называется иначе. В общем, ладно…

С точки зрения читателей Сосюры, наши с Глафирой отношения не представляют никакого интереса. С точки зрения советской морали — это был «жидомасонский заговор», тем более ужасный, что смысл его не смог объяснить бы никакой лектор, если бы нашелся медиум, готовый его об этом спросить. С точки зрения обособленной личности, пережившей точечный холокост, с помощью которого удаляется с лица земли все плохо засекреченное диковинное, наше знакомство было ничем не испачканной игрой двух свободных умов. Не считая Лёвы Шульца.

Лёва понимал не все и не всегда. Шульц долго не знал, что на кресте распят другой человек. А узнав правду, тоже не расстроился. Главное, что похож. Я, конечно, избавил его от лже-Гиллана. Вернее, он сам попросил меня куда-нибудь его деть. И «Суперстар» перешел в собственность к Навозу. Но и там он провисел недолго. Кому сплавил «Спасителя» Навоз, и где он теперь висит, мы не узнаем никогда. Остается только старая хохма: «У Вас Исус отклеился!»

Освещенный только зимними окнами двор. Дорога вдоль гаражей от мусорника до подъезда, где Зайцев. Мы ходим, как три демона в кроличьих шапках, туда-сюда, и обмениваемся краткими хохмами, чей смысл и по сей день позволяет мне выходить из воды сухим. Под нашими ботинками скрипит январский снег. Я и сейчас слышу его скрип. Деревья, не менее чуждые жизни, что светится электричеством за окнами, чем мы, безмолвствуют, точно знают, сколько лампочек перегорит и кого из жильцов вынесут вперед ногами, а они будут стоять, вопреки ураганам, мне на радость, устремив к никогда не меркнущему до конца небу махалки своих черных ветвей.

Развивается жизнь Шульца, меня и Глафиры. «Еще была клевая группа «Блэк Масс» или «Месс». «Черная Месса», — говорит Глафира в этот январский вечер, ничем не намекая, что ему известен смысл этого ритуала. Точно, в январе, на Старый Новый год… И Глафира, пожалуйста, вспомнил про Черную Мессу. Возвращался ли он к этой теме там, в Америке? Возможно, по телевизору, поздно вечером что-то мог видеть — фильм ужасов, почему нет?

Снег. Зима. У Серого гулянка. На втором этаже, слева от Симы Соломонны. Вы бы знали, какой кошмар приснился мне про эту квартиру. Если бы Лавкрафт бухал так, как мы бухаем, он бы и не такое увидел. Лампочка над подъездом высвечивает нити елочного дождика в прическе женщины с сигаретой. Глафира спрашивает:

— Шо там у вас такое, Алла? Гулянка?

— Как зовут Серого жену? — переспрашивает Шульц. — Алла?

— Я сказал «Гала», — поправляет Глафира, и, подмигнув мне, добавляет: — Май литтл Шульц.

Лёва едва не падает на снег. Но от падения его спасает дощатая спинка скамейки, на которой до начала 70-х круглый год сидел очень старый дедушка Сереги Зайцева.

А если кто начнет возмущаться, мол, опять он вас обманывает, все было иначе, вы повторите уже известную вам формулу: «Не садись не в свои сани, Саня. Твоя епархия — «Dark side of the moon» и куннилингус». Все было так, как человек рассказывает, как человек запомнил.

Ну, а что же паренек из инкубатора? Надо признаться, я его недооценил. Трагедию делать из этого не обязательно, но имеет смысл остановиться подробнее.

Однажды вечером мы с Азизяном приходим в «Интурист», поднимаемся на одиннадцатый этаж (куда ходят кто попало). И видим — слева от лифта накрытый… я хотел сказать, уставленный бутылками стол, лишние стулья, а за столом — воспитанник интерната. Глазам не верю — его профиль, его лик. В джинсовой куртке, с чинарём в зубах, и рукою — платившей за то, что и даром мало кому надо, обнимает Нэнси Войну Миров. Ее камышово-бамбуковые ноги опять выглядят еще тоньше, из-за постепенно выходящих из моды платформ. Те же туфли третий сезон. Она ёрзает стулом, словно между ног у нее катушка для спиннинга. Сколько лицемерия в этих штампах — «длинноногая девочка, «попа», «классные волосы»… Я поприветствовал их умышленно педоватым движением руки. Глаза Нэнси пошли к носу, а ноги, стукнувшись коленками, разъехались еще шире. Азизян смотрел прямо, но не мог видеть Нэнси из-за косоглазия.

— Ну шо, папа, куда двинем? — спросил он своим обычным голосом.

— В буфет, — ответил я, нащупав в кармане чирик.

Не хотелось бы злоупотреблять даром воображения в ущерб достоверности (моя проза и без того слишком уязвима во множестве мест), но кто знает, может быть, в эту же ночь молодой повеса играл на слизистом банджо Войны Миров под тем самым пультретом Slade , что мы ему всучили. И Нэнси не спросила: «А он фирменный?»

То есть передо мной сидел взрослый мальчик, совсем не похожий на податливого, прежних дней несмышленыша. Такой мог позволить себе привести домой на ночь хоря, потому что его мамаша, я выяснил, работает в вагоне-ресторане и не бывает дома по трое суток.

VI.2003-II.2004

Он был похож на молодого Кеннеди, и этим был мне крайне неприятен. Светловолосый, с нечистым лицом, застенчиво умный — типичный американский студент в очках. Даже откопавший его где-то Ходыка сразу предупредил — это чужой человек, не нашего круга. Правда, мне с самого начала показалось, что Ходыка либо ведет двойную игру, либо не знает, как относиться к новому знакомому. Вдруг это гений?

Ходыка и свел нас однажды в пивной, чтобы узнать мое мнение. А после рассказал такую информацию, что моя первичная неприязнь моментально переросла в стремление как можно быстрее и эффективнее нагадить этому типу; всего желательней, нанеся заметный денежный урон, — всучить какую-нибудь дрянь, короче говоря — наебать. А желания подобного рода «ни в каком огне не пережечь». Особенно, если тебе семнадцать лет и с каждым прожитым годом тебя все больше не устраивает окружающий мир с его людьми и товарами.