Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Мелодично осыпается битое стекло. Трамвай удаляется. Все затихает, но ненадолго. По осеннему небу пролетают три реактивных истребителя.

Рев моторов заглушает дальнейшее. Коротким обрезком арматуры, подобранной среди металлолома, Псарёв разбивает второй ряд стекол.

Кубки под его мысленным взором наполняются нечистотами и взрываются… На удаление застрявших в раме осколков уходит меньше минуты. Затем Марченко и Нагорный с небольшого разбега бьют доской по решетке, и какашки улетают в полумрак кабинета, оскверняя все на своем пути.

От спинки стула (судя по виду — это рухлядь из актового зала) мальчики избавляются за трансформатором, и, выйдя сквозь дыру в заборе на улицу Комарова, закуривают, пока Псарёв разъясняет смысл их последнего хулиганства: кому-то может показаться, что замысел с говном — это слишком, но мы — мы так не считаем. Сегодня мы вновь убедились, что действительно способны на все, или, почти на все! Разъегор и Марченко не возражают, по их спокойному виду можно заключить, что обоим случалось творить пакости серьезней, чем метание кала директору на стол.

Докурив, трое друзей идут на автовокзал и покупают в буфете бутылку "Солнца в бокале". "Солнце в левой вазе" — так называет этот сорт вина опустившийся лабух Нос. Вспомнив про Носа, Псарёв впервые за весь вечер смеется. Улыбка делает его старше.

Он любит Носа, прощая ему невыносимое поведение в пьяном виде. Нос — синяк, попрошайка и вор, зато как исполняет под рояль фрагменты мерси бита, охотно поддерживает самые изуверские теории!

Выпив вина, мальчики расслабляются и говорят уже в основном только о поп-музыке. Они, вообще-то, считают себя группой, но подлый директор не разрешает им репетировать в актовом зале, потому что он и так ненавидит каждого из них в отдельности, а уж втроем… Зато там репетируют тупые десятиклассники.

Прежде чем отпить из бутылки, Псарёв делится новостью: По "Голосу Америки" Тину Тернер назвали американским Миком Джаггером, а последний хит певицы называется Sexy Ida.

"Хуй в рыло у нас разрешат так назвать вещь", — с горечью вставляет Марченко. Он не скрывает, что тоже влюблен в “бронзовенькую” Леди Соул, в её мокрые коротенькие платьица и лимонного цвета трусики. Да, Пошли Отольем пролил немало тинэйдж-спермы в низко привинченную раковину на бурых болтах, мечтая о Тине. В его квартире вся мебель низкая из-за низких потолков — особенность хрущевских домов.

Между прочим, совсем недавно в "Крокодиле" напечатали отменного качества немаленький и цветной портрет Мика Джаггера. Под видом критики массовой культуры Запада создают "Роллингам" рекламу. К таким приемам Псарёв относится с пониманием — везде есть наши люди. Жаль, сразу не купил номеров 50, чтобы склеить из вырезок один большой коллаж.

— На хуя столько одинаковых?! — удивляется Марченко.

— А шо! — поддерживает Разъегор. — Нормальный будет поп-арт!

Слышать такие слова от Разъегора не удивительно, его отец — известный ударник, можно сказать — городской Бадди Рич. Еврей джентельменского вида в черных очках, остроумный и бывалый. Цена советской культуры ему, конечно, известна, но Упыренка (так он прозвал Псарёва) он считает провокатором.

Псарёв снова стоит перед выбором. Ему хочется говорить про Тину Тернер, про общие черты знакомых женщин с западными звездами обоего пола. О тех, кого он без их ведома, окрестил Грациэллой Филайн и Нэнси Плант. От мыслей о первой у Псарёва кружится саблеухая голова, а со второй они ходят в кино — смотреть "Погоню" и "Золото Маккенны", а то и в бар, если у Нэнси нет свидания с кем-то более взрослым.

Вместо полноценного плаката над его кроватью мятый листок — Тина Тернер в липком от пота малиновом мини (как в будке сапожника). Еще он хранит несколько вырезок из польской "Панорамы" — ч/б. "Панораму" по совету Псарёва покупает в "Интуристе" толстый Флиппер-кабан. Вечерами он маячит в готическом окне туалета, как силуэт Хичкока на матовом стекле. Все, отдаленно порнографическое, Флиппер вырезает и кладет себе в папку, а музыкальные картинки отдает — таков договор.

Ни высокомерно-ранимая Филайн, ни длинноногая шумная Нэнси, залитая духами "Сигнатюр", от того, что ей некогда мыться между пьянкой и танцами, на Тину Тернер не похожи ни капли. Если кто-то и похож на Тину, так это вульгарные, азиатского вида барышни на дешевых платформах, по типу уборщицы Зои, которая орала "Вот, блядь, насрали, суки!" на весь коридор, однако Псарёв плохо представляет, кому такие нужны.

Лучистое тепло "Солнца в левой вазе" делает мальчиков добрей, они почти не противоречат друг другу и не говорят Псарёву, что его назойливое стремление придавать их выходкам политический вид, им не очень-то нравится.

"Что они поймут, — думает любитель Гарри Глиттера с презрением, которое он вынужден скрывать из боязни оказаться в полном одиночестве, — эти дети мещан и плебеев, если с ними поделиться сомнениями в правильном пути Америки, якобы, главной заступницы жертв советского режима?..”

Глядя на тупого президента Форда, нельзя не отметить его сходство с Огуречиком, таким же тупицей, директором соседней школы.

Те же рожи! В лысого Форда, сменившего на президентском посту утконоса Никсона, недавно стреляла Линетт Элис Фромм по прозвищу Пискля — одна из верных Мэнсону девчат. Промахнулась. Подробности Упырь узнал из "ЛГ", её выписывает Лиана, мама Азизяна. Какое-то время, он сочувствовал, но, увидев зернистый снимок "Пискли" (не в первый раз) — разочаровался. Девица на фото мало чем отличалась от здешних чувих с претензиями, типа Лили Гудковой, подруги длинноногой Плант, закончившей музпед, и страшно гордой, что теперь она — с дипломом.

У Лили — салатные рейтузы. Псарёв обнаружил это, когда пригласил Нэнси послушать свой первый фирменный диск — "Крик Любви" Джими Хендрикса. Нэнси привела с собой Лилю. Обе много курили "Орбиту", "до всерачки" нахваливая группу "Чикаго". Влияние кабацкой лабушни, с которой обе дружат.

Джими ему уступил Нойберг. "За четвертак в рассрАчку" — как выражаются взрослые люди.

Около десяти вечера Псарёв прощается с друзьями и отправляется домой — мимо стадиона "Буревестник", потом мимо тюрьмы, напевая Midnight rambler Роллингов.

“Пиу-Виу. Виу-ту-ду”, — со злостью мяучит боттл-нэк.

Легко подражать голосом губной гармошке, но играть на ней он не умеет. Он косо посмотрел на окна женской общаги, куда бегает подсекать за бабами половина двора, и где под видом дружинника свирепствует Жора-пидорас. В общаге негромко слушали “Поющих сердец”.

Утром Псарёв идет в школу, как будто вчера вечером ничего не было. За ночь похолодало, и косматый дым из кирпичной трубы, похожей на дымоход лагерного крематория, ложится низко и плотно.