Вячеслав Козачук - Телепортатор

В зале повисла вязкая кладбищенская тишина. Затем кто-то громогласно икнул, способствуя таким необычным образом выходу собравшихся из ступора. Наконец чей-то по-старчески дребезжащий голос проблеял:

- О! Еще один Кио выискался!*

Всеобщее замешательство мигом рухнуло. В зале поднялся базарный шум, отчетливо прозвучали выкрики: «Массовый гипноз!», «Это двойник!», «Иллюзионист!», «Шарлатан!».

Владимир Алексеевич молча поднял руку, призывая угомониться. Мало-помалу галдеж прекратился, и воцарилась настороженно-звенящая тишина. В этом напряжённом безмолвии, враждебном и пугающем, негромкие слова профессора прозвучали особенно веско:

- Коллеги, коллеги, — укоризненно покачивая головой, сказал он. — Обвинять меня в иллюзионе… Да мне это вроде как и неприлично. Все ж таки доктор наук, профессор… В докладе, который, видимо, некоторые из присутствующих прослушали не слишком внимательно, — да-да, конечно, я понимаю, время послеобеденное, — я дал кратенькое описание вербально-математической модели — разумеется, в общих чертах — того явления, которое вы только что могли наблюдать. Но я отчетливо осознаю, что увиденное сейчас выходит за рамки традиционных представлений и с трудом поддается осознанию. Поэтому я сейчас повторю демонстрацию эксперимента и прошу всех быть более внимательными.

Как вы все видите, в настоящий момент я пребываю возле двери. В руках у меня по-прежнему распечатка доклада. Чтобы пресечь всяческие обвинения в гипнозе, фокусе и прочих надувательствах, которые только что прозвучали, я подбрасываю листы…

Словно гигантские белые бабочки запорхали в проходе между рядами, они ещё трепетали в воздухе, а Войнаровский уже снова стоял на сцене, небрежно опираясь на трибуну, и продолжал:

- Надеюсь, эта часть эксперимента была достаточно убедительной? И сейчас никто не станет обвинять в гипнозе, наличии двойника и прочих глупостях? Как-то не к лицу мне заниматься подобным… Возраст, видите ли, не тот… Да и репутация не позволяет…

На этот раз аудитория ошарашено молчала…

Осторожные, зачастую не совсем внятные сообщения о сенсационном докладе, сделанном профессором Войнаровским на конференции, появились в интернете уже тем же вечером. На следующий день начавшийся шквал публикаций постепенно приобрел лавинообразный процесс. Сенсационную новость размещали даже сайты, весьма далекие от науки.

Журналистские бредни комментировали — не менее бредово — какие-то мало кому известные специалисты, обладающие какими-то громкими званиями и должностями, являющиеся действительными членами малоизвестных или даже вовсе неизвестных академий с совершенно экзотическими названиями.

И вдруг информационный поток приостановился. Не то чтобы иссяк, сошел на нет, как это часто бывает, когда новость уже перестает быть сенсацией. Исчез совсем, разом, будто заслонку на шлюзе опустили. Вроде бы и не было никакого примечательного события.

Однако было уже поздно. В Киев началось массовое паломничество иностранных журналистов. Они осаждали дирекцию института, отдел кадров, дежурили возле квартиры Войнаровского, но безрезультатно. Возмутитель спокойствия исчез. В отделе кадров, стыдливо отводя глаза в сторону, утверждали, что профессор срочно взял отпуск и уехал отдыхать. «…Нет, нет, об этом не может быть и речи! Без его разрешения номер мобильного я дать не могу! Нет, и звонить ему, беспокоить я тоже не буду… Как вы не понимаете, человек в отпуске! Чуть ли не первый раз за несколько лет…»

Директор института, академик Головченко отмахивался от журналистов, словно от оголодавших комаров в сосновом бору, и отвечать на вопросы категорически отказывался:

- Господа, господа, давайте будем уважать авторское право! Как я могу что-то вам рассказывать без автора разработки?! Это даже неэтично с моей стороны… Вот вернется из отпуска профессор Войнаровский, тогда ему все вопросы и зададите! А сейчас, господа, — с трудом проталкиваясь сквозь плотную осаду, уговаривал журналистов Головченко, — прошу извинить, мне срочно нужно в Академию наук.

Когда первая массированная атака была отбита, в институте появились двое неприметных людей, которые неспешно прошествовали в кабинет директора, а секретарше Ниночке, вскинувшейся было на защиту «руководящей» двери, вежливо, но веско, с непреклонной уверенностью в голосе было сказано: «Академик нас ждет». Ниночка, испытав совершенно неведомые ей ранее спазмы в желудке, перечить не посмела и, сама себе удивляясь, посетителей смиренно пропустила.

На следующий день завкадрами принесла академику заявление от Войнаровского с просьбой об отпуске. В заявлении были скрупулёзно подсчитаны не отгулянные за всё предыдущее десятилетие отпуска. Директор безропотно наложил визу, и с этого момента Владимира Алексеевича в институте никто уже не видел…

В этот вечер Сергей вернулся с работы сравнительно рано — всего лишь во втором часу. Впрочем, причина была более чем уважительная — его аспирант, мучивший диссертацию уже пять лет, наконец-то защитился, и по этому поводу даже устроил небольшой банкет. В благодушном настроении он тихонько, стараясь не будить домашних, открыл дверь и, вешая ключи на привычный крючочек, обнаружил на полке в коридоре почтовое извещение. Крайне заинтригованный, — последний раз он посещал почту ещё во времена Союза, — полез в портфель за очками и, водрузив их на нос, с удивлением обнаружил, что послание адресовано лично ему.

Утром Сергей по дороге на работу зашел на почту и получил малюсенькую, но увесистую бандероль. После вчерашнего обмывания свежеиспеченного кандидата наук голова побаливала. «Как же этот противопохмельный препарат называется? Алко… Альков… Нужно в аптеку зайти, они, наверное, знают…». Он небрежно бросил сверток в портфель и двинулся на остановку.

В маршрутке гулял легкий бриз — все окна и люки были открыты, и Сергей, подъезжая к своему институту, был уже почти в форме.

Надежно устроившись за своим столом, он аккуратно раскрыл пакет. В нем оказался маленький, до зеркальности отполированный гранитный шарик, завернутый в записку, написанную от руки: «Ты, помнится, всегда с уважением относился к лапидарному жанру. Будет время — полюбопытствуй…»

Подпись отсутствовала. Видимо, отправитель был уверен, что его почерк скажет всё. Сергей скрупулезно обследовал упаковку, почтовые штампы, но ни намека на отправителя не обнаружил. Затем он приступил к исследованию шарика. Внимательно разглядывая, покрутил его в руках, однако никаких надписей на нем не выявил. Тогда, вынув из ящика стола увеличительное стекло, он тщательно обследовал сферу ещё раз. Ничего.