Василина Орлова - Пустыня

Страшно заглянуть в такую пропасть, потому что она не имеет дна. И нет предела, на котором падение могло бы естественно замедлиться — всегда есть, что терять. В этом весь ад: естественного предела нет. Не существует точки, которую можно принять за кризис, как во время течения обычной болезни. Все болезни — болезни души, но самые серьезные болезни души протекают, когда тело остается в порядке. У него ничего не болит. Температура нормальная. Давление тоже. Потом, конечно, со временем, всё усиливающееся уродство души скажется и на теле. Проступят другие знаки, не те, которые возникают с болезнью тела, как бы тяжела она ни была. Расползутся трупные пятна на духовном уровне, проступающие сквозь материальный покров.

И во всём этом ну нет того мгновения, когда можно сказать: «Ну слава Богу, теперь так плохо, что хуже уже не будет. И завтра, если не начнется выздоровление, наступит смерть». Страданию, безумству, кошмару всегда остается, куда продолжаться. А смерть всё не наступает. Я насмотрелась на сумасшедших. От них даже оболочки человеческой подчас уже не остается, а они всё ещё живы. Лица одутловаты, обессмысленны, как морды спящих животных — да и то, физиономия моей собаки во сне выражала целые гаммы чувств — из угла рта течет слюна, а они даже не замечают. Не контролируют.

О Господи, Господи. Как верить в Тебя после этого?

Да моё сегодняшнее состояние — просто чудо самообладания, свободы, спокойствия, по сравнению с тем, в которое ввергла одна-единственная маленькая таблеточка с безобидным симпатягой-зайчиком.

Наверное, Дмитрий воспринял как предательство. Предательство по отношению к нему — да так, собственно, оно и было. Я встретилась с Филиппом, естественно, ничего не сказав жениху, более того, выдумала историю о встрече с однокурсниками — ничего глупее и трагичнее я сделать не могла, как пойти на то сомнительное свидание.

Но я отчаянно боролась с Дмитрием — хотя и любила его. Нет, именно потому, что любила. Может показаться непонятным, но кто чувствует, что я в чём-то похожа на него самого, поймет. Остальным объясню: я сопротивлялась тому, что в мою жизнь пришел человек, и заявил на меня свои права как на нечто, ему одному принадлежащее.

Он стал довольно быстро просвечивать весь мой день: «Чем ты занималась? Куда ходила? Где была? С кем встречалась?» Характер этих вопросов спервоначалу был нащупыванием темы для разговора, я рассказывала о ярких впечатлениях, смешила его; потом вереница превратилась в ритуал, предваряющий разговор, и я отделывалась односложными высказываниями — уже были предметы поважнее, поинтереснее для обоих, и вызывала смутную и лёгкую досаду настойчивость Дмитрия. И вот теперь я должна была лгать, отвечая на вроде бы уже ставшие обычными расспросы.

Думаю, тогда, в период такого страшного помрачения рассудка, я и заставила Дмитрия потратить в один-два месяца весь запас терпения, веры, любви, заботы, предназначенный не на один год. Потому что воистину сверхчеловеческое терпение потребовалось от него, чтобы простить — или убедить себя, что простил — мою первую опрометчивую неверность, раннее предательство. Потом будут и другие. В браке люди всегда предают друг друга — впрочем, вне брака тоже. Конечно, мы не небожители, живём в определенных условиях, тисках, обстоятельствах, подчинены своим характерам, манерам, привычкам, всё это так успокоительно, приводить подобные резоны. Они не могут служить оправданием, а между тем служат им, потому что очень весомы. Как говорят, невозможно переоценить.

В растерянности, что крах все-таки состоялся, я как-то высказала эту мысль в разговоре с Наташей — потратили богатства, которые предназначались на всю жизнь, промотали в рекордно короткие сроки. Она ответила в таком духе: любовь не есть нечто, что имеет конец и что можно потратить, истощить, как денежные средства. Любовь — всегда обновляющихся источник, раз уж он открыт, выпить его весь вряд ли возможно… Это и так и не так.

Диалектика свободы учит, что можно совершить ошибку и поступив единственно честным способом, приняв единственное необходимое решение.

Да, я проклинала тот день, когда познакомилась с ним. Но никогда не думала, что тот день мог бы не состояться.

И ни потом, ни теперь, ни до того, ни после я не сожалела, что вышла замуж и что мы венчались. Я как-то записала в дневнике: один из немногих поступков, которые я совершила сознательно и правильно во всех смыслах слова.

И все-таки я сделала тогда ошибку.

Ума не приложу, как одно может сочетаться с другим.

Заварю-ка я себе ещё чаю, мой невидимый и невиданный собеседник. Нам ведь некуда торопиться, не так ли? Ты всё ещё слушаешь меня? Терпишь? Ты внимателен? Я тебе интересна? Дальше ведь до самого конца ничего другого так и не будет. Удивительного поворота, цепляющей метафоры, занятного сочетания слов, интеллектуальной новинки… Ничего.

Я стараюсь вносить сюда только то, что прожито, усвоено, овеяно, оглажено, обласкано раздумьями. Что очень важно мне. Но будет ли важно тебе — не имею понятия. Перебирая московские встречи, пассажи, обстояния, вижу их колоссальное однообразие. Конечно, некого винить — кроме себя, некому указывать на подобную улику. Моя жизнь, и проживаю, как проживаю. Среди всех эпизодов только в нескольких дрожит звенящая игла, пронзающая сердце. Их-то и пытаюсь вшить в ткань текста. Остальное, что я помню, слишком безопасно для кокона, в который завертываешься. Наполнено неистинным, неправедным. Слишком уютно, порой упоительно, порой просто забавно, весело. Таких я могла бы набросать, хватает. В них даже были бы в известной и достаточной мере обобщения.

Есть и другие случаи. В которых скучно, тоскливо, однообразно, серо. Продолговатый день, унылая обыденность. Хилая перемежающая депрессия — отчаянная неправда, которую очень хочется принять за правду, когда наконец опостылели развлечения и увидел вокруг «ничего хорошего». Подобные состояния уже кажутся более верными, более близкими к настоящему, но и они обман.

Так всю жизнь можно успешно провести в спячке, пройти по внешней кромке, невглубине от поверхности.

А правда обретается где-то совсем в других местах, эпизодах, встречах. Они могут быть веселы, а могут — грустны, главное в них не то. Правда — где больно, неловко, стыдно и страшно. Там обычно не по себе, но так потому, что ворохается подлинное я, а не привычное «себя».

Мечта — прельщение. Бред не приветствуется. Когда в первый раз была в Ялте, как и многие совсем юные, первоначальные девушки, я грезила наяву. Тем более в таких сиреневых, каменных, виноградных, морских декорациях. Мушкетёры рядом с автомобилями.

Я встретила в Ялте тогда, несколько лет тому, человека. Василий, в бейсболке, бородатый. Видимо, таков местный типаж. От него исходило дуновение некоторой подлинности. Подарил открытку с котёнком. На оборотной стороне прочерченные и затем тщательно стертые карандашные линии, по линиям расселись аккуратные ласточки хвостатых букв: