Василина Орлова - Пустыня

О Боже, неужели я без того недостаточно смертна, что ты ещё наказываешь меня? Дай мне осознать хотя бы частицу твоей вечности, поделись, тебе ведь не для кого беречь её, разве для меня. Но что-то подсказывает, вечность можно ощутить только в полноте. И я с позором погрязаю в том, от чего не могу отказаться — от сменяющих, мнится, друг друга минут, и от слёз, и от смеха. Молитвы тонут где-то на середине пути, птицы расклевывают их по дороге, рыбы хохочут над вздохами и стенаньями. Я кажусь себе жалкой, потому что в иные моменты с ясной головой, как, может быть, никто — дерзаю ощущать своё надмирное величие. Я попираю тела любимых, но они мстят в такие минуты. Я перед всеми вами виновата. Я видела, как вы умираете.

Свет мира, сказал Христос апостолам, соль земли. Соль этой земли разъедает мне кожу, по которой стекает, переполняя глаза.

Вижу души, бьющиеся в телах, чувствую пульс на запястьях, которых и не касалась. Все мы тоскуем по одному и тому же, но всё, на что я могу расчитывать, мой дорогой юный Шопенгауэр, пришедший в неположенный час на кладбище — увидеть на короткое мгновение в чужих глазах зарево собственной тоски. И это преступно много. Преступно — потому что плачу и после.

Никто не вылечит моё лицо поцелуями. Я глупо одинока. Но ни на что не променяю своё волшебное отстранение. Пока я здесь, имею все права смотреть на вас как бы с другой стороны — извне витрины, по ту сторону аквариума. Конечно, я знаю все последовательности свершений, и в обыденной ситуации произношу те слова, которые и должна, памятуя о своём поле и возрасте. Но когда вот так и некому больше врать, пожалуй, стоит признаться: я играю подлежащую роль с положенным тщанием и старанием, и получается достоверно, но она так мала, что лопается по швам.

Остался только один человек, которого я боюсь.

А скоро не будет и его.

(Пишу, как всегда, в сотне файлов одновременно, чтобы затем составить из них полный свод безумия. Компьютер замедляется что-то. Квадратик символической дискетки застыл на нижней панели: «Word is preparing background to save to dye».

Программа «Слово» подготавливается, чтобы сохранить файл «умереть».

Можно и так перевести).

На побережье подошёл нищий, пропищал испугавшим голосом — высоким, как у чайки, сдавленным, как у резиновой игрушки — попросил невнятное и протянул сразу обе тоненькие ручки. Юное лицо — непонятно: парень, девушка? Памятуя, что нельзя давать с ладони в ладонь, точнее (ведь какая разница?) просто по наитию высыпала горсть монеток на большой плоский камень и протянула. Существо приняло поднос с полупоклоном, ссыпало монетки в правый карман и развернулось. С чувством, похожим на суеверный ужас, я увидела, что большой камень — почти булыжник — оно засовывает в другой карман.

«И кто-то камень положил в его протянутую руку», пел Шаляпин, забыла сейчас, чьи стихи.

Диковинное созданье уходило вдоль морской межи, по самой кромке волны, по пене, припадая на одну ногу. И махало руками, подсчитывая свою выручку, как дирижёр, в такт крутящемуся у меня в голове, сотрясающему вселенную «Прологу» Леонкавалло.

Суть речитатива, как вам, может, известно, в том, что паяц по заведенному обычаю выходит на сцену перед началом спектакля — но «не для того, чтоб, как прежде, сказать вам: те слёзы, что мы проливаем, поддельны». Напротив. Он заклинает верить происходящему — ведь автор имел намерение показать неподдельные страданья. Он лишь о правде одной помышлял, правдой лишь вдохновлялся. Перед ним шли строем живые тени, они спорили друг с другом, кричали от ревности и от радости, драли его сердце на части. С грозной решимостью он приступил к чистому листу.

А рыданья ему помогали.

Вот так.

В кафе уже входил осанистый высокий старик. Оглянувшись, прошествовал к барной стойке и громко, внимательно к каждому слогу своей речи, возвестил:

— Скажите пожалуйста, что у вас есть самое дешёвое… Насчет выпить?

— Два тридцать пять — сто грамм.

— О, простите, мадам! Сенкью вери мач, выбачьте, будь ласка, наверно, я не туда попал.

С тем же царственным достоинством старик развернулся и вышаркал из кафе.

— Только не рассказывайте, что в Киеве дешевле! — вслед ему обиделась «мадам», но он не удостоил её ответом.

И я тут же, в тот самый момент, всё окончательно поняла.

Один из московских популярных психологов (настолько популярных, что всегда брало сомнение, не шарлатан ли) поразил воображение тем, что расстался с женой, когда она захотела уйти, и написал об этом завершающую главу книги, которая вся напролет учила легкой и необременительно жизни, призывала встать над обстоятельствами и управлять людьми. Более того, психолог во всепрощении и возвышении над тяготами человеческой природы зашел так далеко, что здесь же опубликовал какой-то мерзкий пасквиль, написанный одним из своих учеников, о том, как жена некоего популярного московского психолога ушла от него, когда захотела, а он её не остановил. Вот такая сказка про белого бычка. Учит человек одному, а на практике-то… А практика у нас, как водится, критерий истинности, и правильно.

А почему не остановил-то? Не мог, что ль?

И психолог, помнится, или кажется уже теперь, за давностию лет, ответил: «Не интересно».

И впрямь. Ведь можно задержать человека. Не такая уж наука. Можно вскружить голову. Можно заставить утратить счет времени. Пустить пыль в глаза, очаровать, приручить, околдовать, окольцевать, сделать так, чтоб он без тебя не мог. Нашему брату, сестре, то есть, особенно легко даётся. Мужчины так мало приспособлены к жизни. Они имеют о ней такие невероятные представления. Так озабочены собственной значимостью. Удержать мужика возле себя — ну чего легче для молодой, красивой, здоровой, работоспособной бабы?

Обед, носки, рубашки, чисто в доме. Я всё могу. И, естественно, хочу делать — для любимого.

Он того и ждал от супружества. Но мне, как ни жаль, бесконечно мало. И всё насквозь видно. Я так не люблю, когда насквозь. И хочу взамен. Тепла там. Участия. Радости, когда речь заходит о моих успехах.

Я ведь успешная. У меня всё получается. И здесь и там. Я просто вот: хочу, чтобы меня тоже любили.

(Но я одинокая некрасивая дура. Старая и бесполезная, как заржавленная бритва, в свои двадцать пять).

Долго подбирала слово. Разошлись — тоже не подходило. Разъехались звучало уже чуть лучше: нейтральнее и образ есть. Как в механизме: разъехались втулки, раскрутились важные зубчатые колёсики, разболтались винтики. И новая машинка застопорилась.

Разлом.

Разрыв.

Раскол.

Разнос.

На пляже подбегает огромная бесхозная чёрная собака, принимается носиться вокруг, высоко подпрыгивать, приседать на все четыре лапы, то ближе, то дальше.