Василина Орлова - Вчера

Чуть позже Фанидиру вручили какую-то грамоту. Вероятно, удостоверяющую в том, что он талантлив.

— Как тебе вся эта муть? — Проговорил Фанидир, когда мы отделились от сонма оживленных поэтов. — Неплохо устроились ребятишки, а? Собрались, почитали вирши, раздали сами себе почетные грамоты.

— Вам, поэтам, нужна аудитория, — примирительно сказала я.

— Нет, я б хотел, чтоб меня не эти охламоны читали, — Фанидир смял справку. — А какая-нибудь бабка с рынка. Приходила бы она домой, на ногах не стоит, и просила бы внучку почитать мои стихи. И звонкий голосок девочки лил бы колокольчиком мои строчки в бедной комнате. А сосед за фанерной стенкой слышал бы и не мог бы уснуть дольше обычного на своей жесткой кровати…

Ах, люблю я поэтов, веселый народ…

Распахнулась белая дверь. Распахнулась солнечно, на две половинки. Вошла Надя. Светлая, царственная. Белым лебедем вплыла в мое уединение. «Красавица южная, никому не нужная», как сама смеется. Не знаю, насколько «не нужная», а насчет красавицы — сущая правда.

— Я ось тут пришла до бабы попросить банок, бо мамка хочет варенье варить, а банок и нет. — Пропела Надежда. — Дак решила зайти и до тебе, посмотреть, как ты живешь. Шо ты у клуб не ходишь?

— Не зовут, — растерянно проговорила я.

— О! Дак я зову. Казала Лешке сто раз уже, пусть Катерину приводит, — дивчина вскинула изогнутые брови. — А шо, сходим колысь?

— Конечно, сходим…

— Боже, что ж ты тут робишь целыми днями? Сховалась ото всех, в свет не ходишь, ни с кем не дружишь? — Сочувствовала Надя.

— Так… читаю, — нашлась я.

— Шо читаешь? — Она, склонив голову, перевернула книгу, которая лежала на столе. — Учебник английского. Ой, лышенько. И ты цельный день такое читаешь? А я люблю романы читать, — продолжала она, — и чтоб про любовь… Кстати, ты вообще-то знаешь, кто я?

Ну, не то чтобы я не знала. От братков своих ведала, что есть такая Надя, но вот эта встреча была у нас первая. И прояснение этого вопроса было, скажем так, кстати.

— Шифф, — провозгласила девушка.

— Кто-кто?

— Ну, Шифф, Шиффер. Это потому, что я похожа на Клавдию Шиффер. Как считаешь?

— Похоже, — принуждена была я согласиться. — Только зачем это — Шиффер… Ты и так, без нее хороша.

— Добре, то она на меня похожа. — рассмеялась дивчина. — Знаешь что, пойдем до мене в гости?

В этот день я радовалась, хохотала до слез: эта девчонка была чудом. С простотой танка она говорила такие вещи, которые мои подруги, опасаясь быть осмеянными, никогда не сказали бы и под страхом казни. В Наде простиралась, безмятежно покоилась всепокоряющая уверенность в безусловной, несомненной, неизбывной доброте мира.

Мы шлепаем босыми ногами по пыльному проселку. Нашла же Надюша, к кому зайти за банками «по соседству», если живет на другом конце села. Судачим о том и об этом. Трещим, хохочем, словно век уже знаем друг друга.

Вот и дом. Комната, оклеенная голубенькими обоями. На столе — неоконченное вязание, пузырек сиреневого лака для ногтей, солнечные очки, пуговицы, булавки… На кровати подушки с вышивкой.

Позднее я побывала в комнате еще одной круглолицей молодой украинки, и могу сказать, что такие комнаты нынче остались только у свежих деревенских девчонок. Классические девичьи кельи, в них — вазочки, веточки и цветочки, самолично связанные салфеточки, макраме, бисер (мои младшие сестры говорят «бусер»). Самодельные украшеньица, развешанные там и сям на полочках, сказала бы — на всеобщее обозрение, но сюда, кроме двух-трех подруг, мамы и старшего брата, никто не заходит. Календарные портреты надежды украинского футбола (или бокса?), ладного парня лет двадцати пяти… На ковре пришпиленная висит золотая медаль — эта девчонка дочь учительницы и художника, представительница сельской интеллигенции. И только старая печатная машинка вводит в недоумение: барышня пишет? Нет, просто громоздкий аппарат некуда больше деть.

О хозяйке, обитательнице такого жилища, сходу можно сказать: домовита, хорошо готовит, послушна, прилежна, скромна, внимательна к мелочам (а, стало быть, и к людям), добродушна.

Кстати, подумала я, у меня в комнате на огромной булавке, воткнутой в обои, тоже целая гроздь украшений, как у золотой медалистки. Значит, я тоже могу научиться отменно готовить.

— Хочешь, покажу фотографии? — говорит Надя.

Слегка унываю. Любительские фотографии — почти всегда скука, занудство. Кроме тех, конечно, с глянца которых смотрит твоя собственная физиономия.

— Оце Игорь, я в него позавчера влюбилась. — Толково повествует Надия. — Он такой сильный оказался, ты бы бачила! Отак меня на руки подхватил и понес, колы мы купались на Курятнике. А это Грыць, баскетболист.

Грыць, на мой взгляд, низковат для баскетболиста. По плечо Наде на снимке.

— Я в него теж была влюблена. Он такой чудо.

— А это еще кто? — Вижу полузнакомые фигуры на мутном снимке.

— То ваш Лешка да Сережка.

— Как они здесь?

— Дак сфотографировались, — Надя дает ответ, достойный вопроса, — у меня есть список.

— Какой список?

Надежда тянется к полочке и подает бумажку, на клетчатом листе красивая, затейливо выведенная надпись фломастером: «Список друзей».

С неподдельным интересом, доложу вам, принялась я за изучение этого списка. Господи, как все здорово у нормальных людей! Слева — имя-фамилия друга и его порядковый номер. Дальше адрес и телефон. Отдельно — «увлечения и хобби». Напротив некоторых мальчишьих имен сердечки, тщательно закрашенные розовым. И видно, что не какой-нибудь, знаете ли, формальный перечень имен, а действительно человеческий. С течением времени в списке этом многое менялось, фамилии вычеркивались и вписывались новые. Снова вычеркивались и вписывались. Последние данные были занесены совсем просто, безо всяких вензелей и кренделей.

А сама Надюша шла номером первым! И вся информация о ней состояла в двух словах: «Пообщайтесь — узнаете!»

С меня пластами отваливался город. Отваливались серость, глупость, идиотизм жизни. Вся наша тусовочная бестолочь наукообразности и прочая суета.

Мой Лешка значился под семнадцатым номером и был отмечен необыкновенно малиновым сердечком. Лешкины хобби и увлечения оказались простыми: Лешка любит гулять, собаку Барсика, компьютер и хорошее отношение. Все это разноцветными ручками. Сережке повезло меньше. Никакого сердечка, даже маленького, он не удостоился. Он увлекается, видимо, исследованием философской категории «Ничего», так как именно это слово упоминалось в правой графе.

Боже, глазам своим не верю! Ведь вот здесь значатся и мои имя-фамилия. Хлопаю глазами. Выходит, заочно и я уже в друзьях Надиных! А мое увлечение? «Сидеть дома с утра до вечера и читать»…