Андрей Иванов - Вандемьер

Никто не мешал бегу. Промчавшись через длинный коридор, ведущий в сторону эстакады, парочка завернула за угол. «Почему они не разбегаются в разные стороны?» — последняя мысль Композитора перед тем, как он тоже завернул за угол. Здесь он увидел их красные от мороза и быстрого бега лица.

— Отдай, сволочь! — бросился Композитор на молодого, вцепившись ему в воротник и ощутил неприятный запах изо рта очкарика, который нанес два неумелых, но страшных удара ножом.

Лестничный пролет, на котором лежал Композитор вниз головой с поджатыми под туловище руками, был из тех бестолковых мест, где люди появляются редко. В российских городах мы часто видим подземные тоннели, по которым добрые граждане боятся ходить.

Последними видениями Композитора были небольшой парк, в котором он гулял в детстве, сжавшаяся в комочек дочка на автобусной остановке, улыбающаяся жена в белом свадебном платье.

3.

Не оставляя на снегу никаких следов от своих сапог, к Композитору подошли двое. Один был в сером походном мундире гвардейского егеря, на голове — треугольная шляпа. Другой — в красивом генеральском мундире с эполетами. Первый был никто иной, как Император Запада Наполеон Бонапарт, второй — его верный соратник мсье Коленкур.

— Сейчас кончится, — произнес Император, вглядываясь в худое, с синяками под глазами лицо Композитора. — Еще один, еще один! И самое страшное — что не на войне. С одной стороны — жалко, а с другой — может быть, самое время.

— Какое время, что вы имеете в виду, Ваше Величество?

— Видите ли, Коленкур, я всегда мечтал быть Императором Востока…

— Но для Вас ли это время? Вы же сами как-то говорили о том, что пройдут тысячелетия, прежде чем появится подобный Вам и сложатся обстоятельства, подобные Вашим!

— Разве вы не замечаете, Коленкур, что эти обстоятельства уже складываются? И подобный мне — вот он, полюбуйтесь, он лежит перед вами!

— Этот худой, плохо одетый несчастный?

— В его годы я тоже одевался отнюдь не изысканно и был весьма худощав, особенно после того, как был награжден проклятой чесоткой.

— И что же Вы еще находите в этом молодом человеке общего с собой, кроме худобы?

— Между прочим, он — лейтенант артиллерии, хотя в артиллерии ничего не понимает, да и не нужно им сегодня никакой артиллерии. У них появились другие штучки! Он пробовал публиковать кое-какие философские выкрутасы, я тоже этим баловался в молодости. Мне нравятся его замечания по поводу западного либерализма. Царство либерализма, ха-ха, и это когда на Земле столько голодных и озлобленных! Уже начато кровопускание, вопрос — каким оно будет, локальным или глобальным. Средневековые лекари все болезни лечили кровопусканием. Либералом можно быть в либеральном мире, в остальных же случаях большие батальоны всегда правы!

— Вы же сами сказали, что сейчас им не нужно никакой артиллерии. Следовательно, не нужно и батальонов.

— Да, я не думаю, что они — самоубийцы. Использовать те самые штучки они не решатся. Хотя однажды именно хваленые либералы сбросили пару таких игрушек на два восточных города! Этот так называемый либеральный мир задыхается в своих нечистотах, в своих выделениях. Вы подумайте — у них все построено на доносительстве. Если каждый из них не будет доносить на каждого — это «правовое» общество рухнет. Они все — истцы, ответчики и свидетели! Даже принимая человека на работу, они справляются у его соседей — не пьет ли он горькую, не слишком ли он любвеобилен?

— Ваше Величество, но они же живут по Вашему Кодексу!

— По моему Кодексу? Отчасти вы правы, Коленкур. Но я большее значение придавал равенству, а не свободе, которой я, надо признать, пренебрегал, вынужденно пренебрегал. Правда, вернувшись с Эльбы, я предложил либеральную программу, у которой тогда было немного шансов осуществиться. Вся штука состоит в том, чтобы знать, когда быть либералом, а когда диктатором, исходя из общей пользы. Сейчас же они слишком часто оказываются либералами, когда надо заряжать пушки, а порой вдруг проявляют непонятную жесткость, когда можно разойтись с миром. Все это — порядочный обман, дорогой генерал. Наш век не знал подобного лицемерия, которым отмечены их деяния. Они продолжают грызться, как волки. А от идеи всемирности все равно никуда не уйти!

— Устали от этой всемирности! Стоит кому-либо заговорить о всемирности, как всех одолевает тоска, зевать начинают. Есть, как Вы знаете, один проповедник всемирности, но его, видимо, скоро сомнут или отправят на пенсию.

— Вы о русском президенте? Непонятная страна, но меня все время так и тянет туда. Хочется прогуляться по Арбату, войти в Кремль. Непостижимо, непостижимо, мне казалось — еще года три, и всемирный союз народов станет реальностью!

— Под Вашим началом? Эта идея была обречена.

— Почему же обречена, когда к ней снова и снова возвращаются лучшие умы! А эта их Организация Объединенных Наций? Здесь, правда, больше формы, особенно это ясно, когда поглядишь на этих бездельников. Я же работал по двадцать часов в сутки!

— Но почему же Вы так ополчились на либерализм? Чем он Вам не угодил? У них теперь так много общего. Вот и объединенная Европа…

— Объединенная Европа! Есть что-то от пира во время чумы! Этот ваш либерализм не смог предотвратить новых войн. Вы видите — они уже начинаются! Передышка была не такой уж долгой. Все громче голоса о восстановлении какой-то там справедливости. Как будто бы не ясно, что сколько таких говорящих, столько будет и справедливостей! Только единая воля может обеспечить всеобщий мир!

— Что Вы задумали, Ваше Величество? Прошло меньше двухсот лет. Что указывает Вам, что нужно действовать именно теперь? А если случай не представится, что тогда? Оставайтесь призраком, будете наблюдать весь мир, а не маленький его клочок, впереди может быть столько интересного. Вы же сами говорили о тысячелетиях. Кроме того, не сочтите за эгоизм или излишнюю сентиментальность, но я не хочу находиться с Вами в разных мирах. Я был с Вами, хочу оставаться и дальше. Как удивительно было наше время!

— Да, вы правы, генерал. Сейчас они создали это тошнотворное, как сами его называют, «общество потребления» и счастливы тем, что накапливают капиталы за счет чужих несчастий. А эти несчастные ни о чем другом не мечтают, как занять место первых. А разве, скажите мне, Коленкур, умереть на поле Аустерлица или Ватерлоо — не лучший удел, чем всю жизнь прожить в тесном склепе проклятой бюрократической цивилизации?

— Император, я прошу Вас, не уходите от меня…

— Я чувствую сильное беспокойство! Я знаю, я помню, что должен это сделать. Я должен стать Императором Востока. Я был Императором всех французов, Королем Италии, Неаполя, Бельгии, Голландии, медиатором Швейцарии, протектором Рейнского Союза, Европа была у моих ног, но я не выполнил своей задачи. Если я упущу шанс теперь, боюсь, его уже не будет. Они уничтожат друг друга. Я дам им мир, но для этого я должен управлять событиями. Я не могу это делать, разгуливая призраком по Елисейским полям или по Арбату, где когда-то проходила моя конница. Я сделал выбор! Нельзя же все отдать на откуп безмозглым юристам-идеологам с этим их кличем: «Пусть рухнет мир, но торжествует юстиция!»