Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

Ноябрь был почти на исходе, а она все еще не обнаружила гуся с желтой лентой на шее. Мэри старалась выбирать для наблюдений вечера потеплее, но все равно это была для нее мучительная пытка - она промерзала до самых костей. Чтобы ускользнуть незаметно, приходилось прятаться под одеялом до наступления полной темноты. Однако ж она не прекращала поисков; Рори подчеркивал, что стаи зимующих птиц будут постоянно перемещаться по берегу, смешиваясь между собой и изменяясь по составу. Может, и стая с Гусиного острова каждый вечер только кажется однаковой, а на самом деле все время меняется — поиск оставлять нельзя.

И все это время она получала письма от Джона Уатта, обычно раз в неделю. День или два она носила письмо с собой, спрятав на груди, пока не напишет ответа, затем против воли сжигала в печке. Она заметила, что каждую неделю с нетерпением и стыдом одновременно ждет этих писем. Пятидесятилетняя женщина, размышляла она, не должна испытывать таких чувств.

Но Мэри Макдональд давно уже видела в предстоящем переезде не столько возвращение в Глазго, сколько возвращение к Джону Уатту.

Зима рано наступает в растянувшихся на многие мили охотничьих угодьях мускек-оваков близ залива Джемса, и пропитанная влагой земля, замерзая, превращается в сталь. Обычно глубокий снег покрывает землю высокими сугробами, но случается, снегопад припозднится, и, как ни странно, именно малоснежные зимы приносят самые страшные страдания, потому что снег - защитный покров, спасающий этот северный край и все живое от тягчайших испытаний зимы.

А в этом году ледостав на реках и озерах наступил раньше обычного. В охотничьих угодьях Биверскинов в верховьях реки Киставани, в ста пятидесяти милях от побережья и поселка Кэйп-Кри, ручьи и реки накрепко замерзли в первые дни ноября. Однако снега не было.

Примерно половину пути от Кэйп-Кри до зимних угодий Биверскины проделали в большом каноэ, снабженном подвесным мотором. Потом, когда пошли мелководные речки в верховьях Киставани, они перебрались в каноэ поменьше, которое родители Кэнайны оставили там прошлой весной, возвращаясь домой. Теперь приходилось грести, а нередко и перетаскивать каноэ по суше, но ноша была не так уж тяжела, потому что большую часть припасов они припрятали вместе с большим каноэ, чтобы вернуться за ними, как только станут реки и его можно будет перевезти на санях.

В каноэ было тесно, и Джо Биверскин спустил двух своих собак на землю, те, как могли, бежали по топкому берегу, добывая себе по дороге пищу. Частенько собаки пропадали на целый день. Каноэ пробиралось запутанной сетью речушек и мелких озер, не оставляя следа, однако собаки, к великому удивлению Кэнайны, ни разу не сбились с пути. Нередко Биверскины останавливались на ночлег, разбивали вигвам и укладывались, а собаки так и не появлялись, но на рассвете обе они, потрепанные и облепленные грязью, свернувшись калачиком, крепко спали у входа.

Это были типичные северные лайки с широкой челюстью и толстой шеей, сука и ее годовалый щенок, дикие и угрюмые, за исключением тех редких периодов, когда их кормили досыта и они становились добродушны и даже игривы. Суку звали Моква, что на языке кри означает гагара. Джо Биверскин назвал ее так потому, что она выла высоким, подрагивающим звуком, похожим на весенний клич гагары. Шерсть у нее была длинная, и жесткая, и совершенно белая, черным был только нос, глаза и зарубцевавшаяся мертвая кожа на кончиках ушей - она вечно отмораживала уши. Щенок, поменьше ростом и довольно проказливый, тоже был белый, с черной мордой, и покамест ничего еще не отморозил. По причинам, которых Кэнайна понять не могла, отец назвал щенка на английский лад — Джимом.

Все лето Кэнайна не обращала внимания на собак, но сейчас привязалась к ним, особенно к Джиму. К хорошему обращению собаки не были приучены, так же как и к хорошей пище. Когда они бывали сыты и подпускали ее к себе, Кэнайна болтала и играла с ними. Даже в самые голодные и мрачные дни собаки, завидев приближение Кэнайны, игриво виляли хвостом.

Шла третья неделя после выезда из Кэйп-Кри. По извилистому притоку Киставани Биверскины поднимались в те края, где не было такой низины и почвы были посуше, — там попадались небольшие еловые и осиновые леса.

Они добрались до крошечной, покрытой рытвинами поляны, на берегу речушки торчал остов вигвама из жердей, и Кэнайна поняла, что это и есть их зимний лагерь. Они натянули брезент на остов конической формы и до половины завалили с внешней стороны стены землей и мхом. Из-под ели на краю поляны Джо Биверскин вытащил ржавую печурку из листового железа, а заодно несколько трехдюймовых железных труб; прошлой весной Джо спрятал все это здесь. Он поставил печурку в палатке на подставку из камней и вывел печную трубу сквозь отверстие в куске асбеста, который специально для этой надобности был вделан в полотнище крыши. Сооружение это больше напоминало земляной курган, чем человеческое жилье, и представляло собой зрелище, не внушавшее особого доверия и восторга. Это был аскеекан — зимняя землянка, единственный кров, который будет защищать их в долгие холодные месяцы, когда температура держится ниже нуля.

Родители Кэнайны принялись рубить дрова и срезать ветки пихт для постели, но у Кэнайны были свои дела, и она в одиночку отправилась в ельник позади лагеря. Вновь настала пора собирать мягкие подушечки сфагнума, потому что вопреки своим надеждам она так и не забеременела. В последний месяц, проведенный с Рори в Кэйп-Кри, она боялась, что влипнет. Но как только они расстались, ей захотелось, чтобы на том месте, где оборвалась их общая жизнь, возникла новая жизнь, чтобы частица его продолжала здесь жить вместе с ней, навсегда соединив их. По мере того как они все дальше уходили от побережья в глубь суши, желание это превратилось в пламенную надежду. Сейчас, в первый же день, проведенный ими на зимовке, надежда эта рухнула. Рори ушел. Весь целиком, до последней частицы. Ничего не оставив ей, кроме мучительных воспоминаний.

Когда она вернулась к землянке, на полу из лапника были сооружены постели и в печурке играло пламя. Несмотря на темноту внутри, Кэнайна смутно различила на постелях одеяла и накидки из кроличьих шкурок, черный чугунок на печи, мешок с мукой, ведро со смальцем, два фанерных ящика с продуктами и собственный полотняный чемодан с платьями. Больше там ничего не было.

Отец куда-то ушел, но мать лежала на одной из постелей. Она повернулась на бок и улыбнулась Кэнайне слабой, мимолетной улыбкой, которая едва обнажила ее щербатые коричневые зубы. Лицо Дэзи Биверскин исхудало, и его избороздили старческие морщины, хотя волосы были по-прежнему черны как смоль: ее измучил долгий путь от Кэйп-Кри, былая выдержка и выносливость, как видно, покидали ее.