Паскаль Киньяр - Американская оккупация

Они случайно встретились в парадном зале светского патроната, во время городского бала. Было девять часов вечера. Стены дрожали от оглушительной музыки: молодежь танцевала пасодобль. Девушки из Мена и Клери уселись в глубине зала перед столом на чугунных ножках. Он узнал их всех. Одна из них, нервно сгибая и разгибая цветные проволочки, плела какую-то фигурку. Ее звали Флоранс. Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Мысленно он повторял первые стихи, выученные наизусть еще в начальном классе:

Он подошел к парням, собравшимся по другую сторону танцплощадки, вокруг буфета. Все они завивали волосы. Носили американские куртки. На цветастых скатертях стояли в ряд бутылки с «игристым».

На картине в глубине зала была изображена лань, убегающая от оленя. Перед холстом, на возвышении, служившем сценой, оркестр из пяти музыкантов, в том числе и аккордеонист, наяривал рок-н-ролл. К микрофону подошел певец; мрачно насупившись, он запел какую-то тарабарщину, якобы по-английски, пародируя современных североамериканских исполнителей.

В те времена это называлось «сбацать рок». Подобными штучками славился Даниэль Жерар.

Стоя в одиночестве возле входной двери, Патрик смотрел на барабанщика. Установка была разукрашена гирляндами из матерчатых цветочков. Жан-Рене Жон лупил подряд, что есть силы, по всем инструментам установки Premier , которую Патрик продал ему.

Внезапно на плечо Патрика Карьона легла длинная рука.

Это была Мари-Жозе в темно-голубом платье. Она стала еще выше и еще худее. На ее истаявшем лице жили одни глаза.

Смеясь, она властно увлекла его за собой в центр зала. Они танцевали, прижавшись друг к другу, медленный, так называемый «ковбойский» фокстрот на музыку одной из песен Бадди Холли.

Вдруг он резко отстранился от тела молодой женщины. Он был бледен.

Он смотрел на нее с отвращением.

Мари-Жозе ответила ему таким же презрительным взглядом.

Патрик отвернулся, глядя вокруг. Мари-Жозе снова привлекла его к себе, но тотчас почувствовала, что тело Патрика больше не слушается ритма танца. Он не танцевал — просто ходил рядом. Она отодвинулась и с тихой яростью сказала:

— Я его не любила.

— Врешь, я тебя видел.

Мари-Жозе хлестнула его по лицу. И повторила совсем тихо:

— Я его не любила!

Они стояли посреди зала, мешая танцующим, и те недовольно ворчали. Тогда они направились к буфету, где пили «игристое». Мари-Жозе в своем темно-голубом платье с влажными пятнами пота на груди и под мышками съежилась так, словно застыла от холода.

Она судорожно прижала к груди свою маленькую черную сумочку. И почти простонала:

— Я больше не могу, Пуки. Давай убьем себя!

Она умоляюще тронула его за руку.

Он резко дернулся и оттолкнул ее.

— Хватит болтать ерунду!

Она стояла перед ним, понурившись, ничего не видя вокруг. Ее слепой взгляд был обращен внутрь. Черные волосы были собраны в «конский хвост». Теперь она почти кричала:

— Давай уедем, Пуки! Давай уедем! Уедем в Ливерпуль. Уедем в Нант. Уедем в Париж. Уедем в Нью-Йорк. Уедем…

Но он отрицательно качал головой.

— Патрик, ну сделай же что-нибудь. Мне так плохо! Мне так страшно, Пуки. Вырви меня из этой дыры. Или верни мне жизнь!

И она спросила, почти шепотом:

— Ты меня не любишь, потому что я брюнетка?

Она потеряла всё разом. С Уилбером потеряла Америку. С Патриком потеряла любовь, или детскую дружбу, или брак. С экзаменом на бакалавра, который не стала сдавать, потеряла будущее. Потеряла заморские машины, пищу, одежду, колючую проволоку базы, мусорные баки, мечты… Он пожал плечами.

Мари-Жозе вскинула голову. Ее щеки окрасил гневный румянец. Она громко сказала:

— Он трахался лучше, чем ты!

Патрика передернуло. Он отвернулся и пошел прочь. Но Мари-Жозе шла за ним следом. Шла и бормотала на ходу:

— Все потеряло смысл. Все лишено смысла. Ты меня больше не любишь. Уилл стал трупом. У меня ничего не осталось.

— Послушай, это неправда. Ты…

— Ничего не осталось! Да и ты сам — тоже труп. Ты похож на РХ. Его разберут и увезут. Увезут далеко. В Германию. В Голландию… Я больше не могу жить в этой тоске. Нужно уехать, Пуки…

Вдруг она обхватила ладонями его лицо. Она плакала. Она быстро сказала:

— Молчи! Молчи! Не ищи оправданий. Я все знаю. Я все поняла. Я ведь изучила тебя всего. Я стала тобой больше, чем ты сам. Я видела, как в тебе зарождались первые чувства. Я чуяла твои первые страхи и всегда старалась облегчить их, снять гнет с твоей души. А ты меня больше не любишь. Ты просто не любишь меня. Вот и все.

Она смотрела на него сквозь пелену крупных слез, катившихся из глаз. Ее взгляд застыл на нем. Что-то в ней еще упорствовало, сопротивляясь. Она жалобно простонала:

— Если ты уйдешь, это будет так, словно мама опять бросила меня.

Но Патрик с нетерпеливым возгласом вырвался из ее рук.

— Если ты меня еще хоть немножко любишь, — продолжала она, — если у тебя остались ко мне хотя бы крохи доверия и дружбы, как в детстве, постарайся не видеться со мной. И если мы случайно встретимся на Церковной площади или на улице, сверни за угол, чтобы я тебя не заметила. Не заставляй меня страдать.

Патрик с минуту удивленно молчал. Потом ответил:

— О’кей.

В четверг 16 июля 1959 года, подойдя к мужскому лицею, он увидел на двери списки сдавших устный экзамен на бакалавра за 1958–59 годы. Месяц назад он весь обложился крошечными розовыми листочками-шпаргалками, и они сослужили ему добрую службу. Карьон был в списке. Внезапно его охватило ликование.

Он вышел из толпы подростков, которые отыскивали свои имена, испуская горестные вопли или ликующие крики.

На обочине шоссе он увидел свой велосипед «пежо». Рядом стояла родительская «Жюва-4» поносного цвета. За спиной раздался голос отца.

— Ну что, сдал? — боязливо спросил доктор Карьон.

Патрик обернулся и грубо ответил: еще бы!

Счастливый доктор хотел было заключить сына в объятия, но тот резко отстранился, сел на велосипед и уехал.

14 сентября 1958 года генерал де Голль направил президенту Эйзенхауэру меморандум. 11 марта 1959 года генерал де Голль вывел средиземноморский флот из-под командования союзников. В июне 1959 года началась эвакуация баз НАТО. В течение третьей недели июля 1959 года американские военные покинули Мен.