Юсуф ас-Сибаи - Добрейшие люди

Когда Ибрагим умер, уста Али съехал из этого дома и снял себе комнату в доме неподалеку. Он продолжал выполнять свою работу в лавке и мастерской, погруженный в молчание, как и при жизни Ибрагима. Управление лавкой перешло в руки вдовы. Минул год. Она боролась и сопротивлялась, пока напряженный труд не изнурил ее. Али со страхом и состраданием наблюдал за нею… Наконец однажды она слегла в постель, а он пришел ее навестить и сидел перед нею, потупив голову. Им, как обычно, овладели смущение и застенчивость.

Молчание продолжалось довольно долго, наконец Али открыл рот. Он несколько раз пытался начать речь, но в замешательстве лишь откашливался. В конце концов он собрал все свое мужество и заговорил:

— Вы вдвоем сделали мне столько добра, столько хорошего, что я всю жизнь не забуду. Вы дали мне приют и поддержали меня в жизни. Твой муж обращался со мной наилучшим и благороднейшим образом, как ни с одним человеком не обращались. Как бы я хотел, если бы только мог, отблагодарить его хоть немного за его доброту. Ты нуждаешься в товарище, который помог бы тебе прожить остаток жизни. Мне под шестьдесят. Огонь молодости и присущие молодости чувства уже погасли в моей душе. Думаю, я не похож на тех, кто говорит на такие темы. Я просто стремлюсь быть вместе с тобой в доме, чтобы защитить тебя от зла, спасти от одиночества, принять у тебя дела мастерской и облегчить тебе обузу.

Женщина взглянула на Али, стоявшего перед нею с опущенной головой, и ей представилось, что она видит свет преданности, струящийся из его сердца.

Если бы мог говорить ее покойный муж, он наверняка поблагодарил бы Али за доброту и был бы очень рад, если бы она ответила согласием на его просьбу. Что плохого, что они будут помогать друг другу в осеннюю пору своей жизни? Что плохого в том, что они поплывут вместе в одном челне по реке жизни, в том, что они будут опираться друг на друга, чтобы каждому из них было легче дойти до конца своего пути? Разве она сама не говаривала: «Аллах ниспосылает невзгоды, чтобы очистить сердца людей от ржавчины и научить их помогать друг другу».

Старики поженились, и впервые после смерти муаллима Ибрагима дом соединил их вместе. Вечером после возвращения из мастерской они сели вдвоем к столу ужинать, как привыкли сидеть раньше, в дни, которые ушли безвозвратно. Окно донесло до женщины самый приятный ее слуху звук — вопли, издаваемые флейтой дяди Бихниса, и слезы навернулись ей на глаза. Она замолчала. Эти звуки имели особый смысл только для нее и для муаллима Ибрагима, для уста Али они ничего не значили. У нее ведь была только одна свадьба — ее свадьба с Ибрагимом. Эти вопли были и останутся до конца ее жизни криками в его честь, криками, напоминающими о нем.

Они кончили ужинать. Уста Али достал коробку с табаком, свернул себе сигарету и начал пускать кольца дыма в воздух. До нее донесся запах табака, и они оба взглянули на пустующее место. Все вдруг всплыло в их памяти так, как было много лет тому назад, как будто муаллим Ибрагим не расставался с ними совсем. До их слуха донеслось тиканье будильника, и женщина поднялась со своего места со словами:

— Я думаю, время спать.

Она направилась к той комнате, где обычно спали она и муаллим Ибрагим, а Али, в свою очередь, направился в ту комнату, где он привык спать. Они обменялись взглядами, полными покоя и удовлетворения, и Али сказал, как привык говорить всегда:

— Спокойной ночи, ситт Закия.

А женщина ответила, как привыкла отвечать всегда:

— Спокойной ночи, муаллим Али.

В доме воцарились покой и молчание. Души его обитателей успокоились. Если бы души могли материализоваться, то люди увидели бы дух покойного мужа, парящий вокруг дома. Этот дух самый добрый и самый приятный из духов, и он был доволен больше всех…

Перевод С. Сухина

Народ все прибывал. Покупатели столпились перед дверью лавки «аль-Каин», что находится на улица аль-Садд аль-Баррани, в районе Сиди аль-Хабиби. Они толкали друг друга локтями, плечами, поднимая вверх руки с зажатыми в них пиастрами, требуя товар:

— На три пиастра мелочи, дядя Абду…

— На десять пиастров окуня и пряностей!

— Клянусь аллахом, дядя Абду, я уже два часа жду… Салака есть?

— Два куска угря, дядя Абду… Шевелись живее, дядя Абду… Ты что толкаешься, сестра?

Перед всей этой толпой за стеклом стоит дядя Абду. Его тело в постоянном движении, как автомат. Его пальцы ловко выхватывают куски жареной рыбы с желтых медных подносов, покрытых зелеными стеблями гиргира и бакдуниса [14] Гиргир и бакдунис — зелень, употребляемая в качестве приправы. , быстро бросают их в заранее приготовленные картонные коробочки, добавляя маленькие кулечки пряностей. Затем он высоко протягивает руку с коробкой:

— Пять окуня!

В ответ тянется рука, и чей-то голос объявляет:

— Сюда окунь!

Покупатель уплачивает пять пиастров и получает коробку с рыбой. Дядя Абду бросает монеты в стоящий сбоку ящичек и вновь повторяет операцию упаковки. Черты лица его проникнуты серьезностью. Тяжелые брови, ниспадающие на веки, сблизились, собрав строгие морщины; кончики усов поднялись вверх так, что сомкнулись с бровями, образуя волосяной прямоугольник, в глубине которого виднеются глаза. На голове у него белый колпак с шелковой ленточкой. Эта огромная голова с тяжелыми бровями и закрученными усами совсем не соответствует тщедушному туловищу дяди Абду.

Время от времени он поворачивается к двери, ведущей внутрь лавки, чтобы угрожающе крикнуть:

— Кончай скорей, Заки! Подносы почти пусты. Шевелись, парень, пока я тебе не задал трепки!

Оставим дядю Абду и покупателей с их шумом и криками и заглянем во внутреннее помещение лавки. Здесь слышен шум другого рода — гудение газовой плиты и шипение жарящейся в масле рыбы. И то и другое, однако, заглушается пением подмастерья Заки. Изнутри лавка не радует взора. Потолок и стены покрыты таким слоем сажи, что нельзя определить их естественный цвет. Раковина с краном; в одном из углов отверстие для стока воды; скользкий, сырой пол, покрытый плавниками, рыбьими внутренностями, жабрами. Воздух здесь пропитан смешанным запахом жира, чеснока, тмина и жареного.

В центре этой изумительной картины перед плитой со сковородками стоит Заки. Рядом с ним таз, наполненный кусками свежей рыбы. В руке у Заки железный прут, с помощью которого он переворачивает рыбу на сковородке, весело напевая вполголоса:

— Ты поднялся над крышами, и у тебя украли одежду, о Абду… Нет, клянусь пророком, о Абду!.. [15] Перефразировка египетской песни

Тут снова слышится звенящий окрик дяди Абду, который топорщит усы и восклицает: