Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу

— Хорошо, — помолчав, сказала я, — и вот с таким чудным персонажем ты предлагаешь оставить ребенка? Нашего ребенка? На какую же жизнь ты ее…

— На нормальную. Потому что он, в принципе, нормальный человек. В смысле, не псих и не фанатик. Знаешь, если крысам показать единственный путь в лабиринтике, ведущий к жратве, когда все остальные ходы ведут к… электричеству, только одна из десятка будет бешено рваться к гибели. Так и у людей — на десяток один бешеный. И не волнуйся, это не твой. Твой побежит, куда надо. К тебе побежит, моя рыжая. И примет любые условия, потому что будет зависеть от тебя всеми своими потрохами. Потому что другого выхода у него просто нет. И тогда уже ты сможешь, как ты выражаешься, настраивать девчонку как тебе заблагорассудится, но и без всякого настроя она сама… Детки ведь, знаешь, очень лихо секут, откуда сладким пахнет — такая жизнь, Рыжик, и такие у нее законы. Логично?

— Да… — пробормотала я. — Да, но… Я не могу так сразу, я должна… Должна подумать…

— Валяй, — махнул он рукой. — Но это ведь было только первое — так сказать, очевидное. Что лежало на поверхности и что ты могла бы и сама… Ну, я понимаю, ты сейчас вымотана. Однако, есть и второе. Сейчас выдать, или отдохнешь немножко?

— Стреляй, — махнула я рукой. — Давай уже все сразу.

— Изволь. Через год-полтора твой муженек отсюда слиняет.

— То есть как это — слиняет? — не поняла я. — Куда слиняет?

— В Штаты слиняет, моя рыжая, — охотно пояснил он. — По израильской визе, понятное дело, но к семитам не поедет, так что вариант один.

— Что-о?… — я вытаращила глаза и тупо уставилась на него. — Откуда ты…

— От верблюда. Не задавай дурацких вопросов.

— Так он же… Он же ее с собой заберет… Господи, что ж вы меня мучаете так!.. — крикнула я и снова разревелась.

Ревела я опять долго, а потом мне все стало как-то безразлично. Он налил мне четверть стакана тогда еще редкого в нашем отечестве виски — родина щедро поила своих сторожевых псов и не только березовым соком, чтобы лучше сторожили (его шутки), — и я машинально выпила. В животе потеплело.

— Дослушаешь? — спросил он.

Я кивнула.

— Так вот, он ее, конечно, заберет с собой. И именно поэтому ты и уступишь ему сейчас — ради этого, а вовсе не ради того, чтобы сделать ему сюрпризик и тыкать носом в дерьмо здесь .

— Но ведь там… — начала было я, но он оборвал меня нетерпеливым жестом.

— Там будет то же самое. На первых порах, конечно, эйфория и все такое, и ты вроде как станешь отыгранной фишкой, но это — на первых порах. А потом… — он на секунду задумался. — Потом все будет иначе. Все вернется, — он усмехнулся, — на круги своя. И он будет по-прежнему зависеть от тебя, потому что все в конечном счете упрется в бабки, которые ему не светят ни тут, ни там, а вот у нас…

— Что ты несешь? — почти простонала я. — Какие бабки? Даже с твоими… Ну, возможностями… я увижу ее, дай Бог… Не знаю, когда… Пускай ты выездной, пускай и я с тобой стану выездная, но что я смогу здесь, когда она — там? Что вообще можно сделать отсюда , из этой поганой… — я осеклась. Не то, чтобы я боялась при нем говорить такие вещи, но все-таки… Его папаша занимал такой чин в той самой конторе, где служил его сынок, что… Он был не просто сторожевой пес режима, по сути дела, такие, как он, наверное, и были этим режимом. Что же, мать вашу, происходит, если сынок такого хочет выпихнуть свою дочь в стан идеологического врага и…

— Ну? Что ж ты смокла? Продолжай, — кивнул он. — В этой поганой стране, при этой бездарной и прогнившей власти, в этой ублюдочной системе , не дающей ни вздохнуть ни охнуть — так? Да, именно так. Чего же ты хочешь, Рыжик? Чтобы твоя дочка варилась в этом самом дерьме? Вот тебе шанс выпихнуть ее отсюда — в нормальную жизнь, а ты пускаешь слюни и сопли, и в глазенках у тебя страх … Да-а, — насмешливо и как-то брезгливо протянул он, — ты так долго торчала среди всего этого трепла, вроде твоего муженька и ему подобных, что сама заразилась… Они проклинают эту власть, проклинают границу на замке, вопят — шепотом, конечно, — о свободе, но знаешь, чего они боятся больше всего? Нашей конторы? Подвалов Лубянки? Всесильной лапы и недремлющего ока ГБ? Если бы… Они жопой чувствуют, что лапа уже не всесильна и око все в старческих бельмах, хотя… На них-то еще хватило бы. Но нет, не этого они боятся, не перед этим бздят, как кролики. Они боятся свободы ! Знаешь, как один кумир нашей молодости написал: кто в клетке зачат, тот по клетке плачет. Вот так, моя родная. Кто жил в неволе, тот для воли слаб! Вот в чем все дело-то… Поливают власть, проклинают режим… Но что они-то без этой власти? Какая им цена — без этого режима, на свободе ? Две копейки, Рыжик — копейки , а не цента.

То ли от дозы виски, то ли от его неожиданных высказываний у меня в голове образовалась какая-то каша… В жизни не слышала от него никакой антисоветчины — такие как он были как раз… Как это у Аксенова — муженек притаскивал вышедший там роман… Они-то и есть советчина , но…

— Но как же он-то? Ведь ты говоришь, он слиняет, значит, не боится этой самой свободы? Значит…

— Да кто ж тебе сказал, что он хочет слинять? — по-ковбойски прищурившись, осведомился мой красавчик

( и правда, вылитый ковбой… Какого мужика оторвала себе, а, Рыжая!..)

и заговорщицки подмигнул мне. — Просто на него нажмут, когда надо, и… Подтолкнут — в нужную сторону. Нам — нужную, вот и все.

— Так это ты решил?.. — я открыла рот и… Забыла закрыть. — Но зачем ?..

— За надом, Рыжик, за надом. А теперь слушай меня внимательно, а потом забудь, потому что здесь шутки кончились и наступает… Знаешь что, — он неожиданно сменил серьезный тон на веселый и небрежный, только… Какой-то слишком небрежный, — давай-ка съездим куда-нибудь, прошвырнемся, воздухом подышим, а?

— Давай, — пожала я плечами. — А куда? В кабак? Тогда мне надо накраситься и…

— Ну, какой в кабаке воздух, — поморщился он. — Я же говорю — прошвырнемся… Ну, хоть в зоопарк, что ли, а?

— Ладно… Как скажешь. Все равно мне надо умыться и… порядок себя привести — я же вся зареванная.

— Сколько тебе — минут пятнадцать хватит?

— Ага. Только не стой над душой, это серьезное дело…

— Это — святое, — почти серьезно кивнул он. — Валяй. И спускайся вниз, я пока тачку прогрею, что-то она глохла вчера пару раз.

Он накинул куртку, взял ключи, и через секунду парадная дверь за ним захлопнулась. Минут через десять она захлопнулась уже за мной, и я стала спускаться пешком по лестнице, вяло раздумывая над тем, что же такое серьезное он хочет мне сказать, что тащит вон из квартиры. В прежней компании в таких случаях запирались в ванной, включали воду и переходили на шепот, но… Чего ему опасаться, если те льющейся водой пытались отгородиться как раз от таких, как он? .. Конспираторы хреновы! Вольнодумцы, мать их…