Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

Давид впился глазами в бравого юнгу, на бескозырке которого было написано «Черноморский флот». На следующей фотографии они вместе — юные, красивые. «Это мы в день свадьбы», — пояснила Рухама. Потом фотографии детей, внуков. И опять вдвоём, только уже оба седые с неестественными, натянутыми улыбками… «А это юбилей, пятьдесят лет вместе, золотая свадьба».

— Удивительно, но у вас с годами не менялись глаза, в них всё та же застывшая грусть. Приходит ли человек с такими глазами в этот мир, или…

— Я всё никак не могу забыть войну, до сих пор снятся сны с направленными на меня винтовками. Бабушка так и осталась в той общей могиле, из которой я выползла… Долго потом не проходил ужас пережитого, в школе сторонилась всех.

Молодость взяла своё, появились мечты, и я всё время куда-то спешила, чего — то ждала. Любви, конечно. У меня уже было двое детей, гуляла с ними на сквере и мечтала: вот сейчас появится он.

— Он, это инопланетянин?

— Кто бы ни был, всё равно ведь не ушла бы от мужа. Только мечтала о необыкновенной любви, нежности. Не знаю, как вам это объяснить. У нас всё хорошо, муж преданный, волнуется за меня, вот и сейчас часто звонит. Только любовь — это, как одно дыхание. Я думала — нельзя ждать от человека того, чего у него нет, но однажды, будучи на кухне, слышу, как он нежно, с дрожью в голосе, ласковые слова говорит. Удивилась ужасно, я от него таких слов никогда не слышала. Захожу в комнату, а он кошку гладит. Смешно?

— Да нет, грустно.

— У меня, кроме мужа, никого не было. Всё хорошо, только вот…

— Развестись не хотели?

— Ну, что вы, у нас в роду никто не разводился. Преданность семье передаётся по наследству. Даже, когда он запил, я его не бросила, без меня совсем бы спился.

— Вот и моя мама также, — грустно улыбнулся Давид, — не было у неё слова «хочу», было слово «надо». Я, когда вас первый раз увидел, строгую, с замкнутым лицом, подумал: «Какая скучная дама». А на самом деле вы очень зажаты. И танцуете, когда вас никто не видит.

— Боюсь самою себя. Вот и сейчас… А вообще-то, я ужасно примитивная и всё принимаю всерьёз. Смотрю какой-нибудь фильм о любви и трясусь от страха, как бы с героями ничего не случилось плохого. Будто взаправду всё происходит. Романтика только в кино, а в жизни… Но мы с мужем столько лет прожили вместе.

— Разве близость людей определяется годами, которые они прожили вместе? Когда мы расстались с женой, у меня было чувство освобождения. Правда, не я, — она от меня ушла. Так легче, совесть чиста. Любовница, или, как здесь говорят, «хавера», умерла, но и с ней по прошествию нескольких лет, не пропало ощущение случайности наших отношений, каждый оставался сам по себе. Могла бы быть и другая на её месте. Это всё равно, что идёшь по мелководью, идёшь час, другой, а вода всё по щиколотку. А вот с вами я погружаюсь в глубокие, прозрачные воды; тону, выплываю и снова тону… Умом понимаю — вы замужем, но меня не покидает представление нашей нераздельности. Может быть, от того, что вы похожи на мою маму; рядом с ней всегда было чувство защищённости, то есть чувство дома. У вас горят субботние свечи, я и представляю вас: стоите в проёме двери и ждёте своих домочадцев.

— Мы с вами, в самом деле, похожи. Как обихаживаете внука, всё готовы взять на себя. И мой дом тоже всегда был на мне. Вы, так же, как и я, — несущая конструкция, что-то вроде опорной балки. Ну вот, опять мы засиделись заполночь.

— И опять виноват я, нужно было давно уйти, — вздохнул Рабинович, но продолжал сидеть. Он смотрел на свежеразрезанные, искристые кружочки лимона в блюдце и в памяти всплыло детское представление: всё, что мы едим, — живое, и потому нельзя ничего выбрасывать. Будучи ребёнком, он спрашивал у мамы: «Мы когда откусываем яблоко, ему больно?». А если мыл крупу, подбирал каждую крупинку, боялся обидеть ту, которую выбросит с отходами.

— Завтра нужно лимон доесть, а то засохнет — поднялся, наконец, Давид.

— Завтра не получится, — ночую у дочки. — Не уходите, ещё чуть-чуть. Посидим в счёт завтрашнего вечера. Мне с вами удивительно легко, как в шестнадцать лет, когда я была влюблена в мальчика из соседнего подъезда, его фамилия тоже Рабинович.

— Хорошо бы совпали не только наши с ним фамилии, но и ваши чувства.

— Чувства, — усмехнулась Рухама, — а знаете, сначала муж меня любил, потом привык, как привыкают к домашней утвари — всегда рядом, всегда под боком. Ну да это не имеет значения. Спокойной ночи.

Утром, когда уходила Рухама, Давид услышал щелчок дверного замка. И тут же представил её поспешный летящий шаг, длинную, касающуюся ступеней, юбку.

Безмятежно потянулся и закрыл глаза. В следующее мгновенье блаженная улыбка сменилась решимостью, он быстро встал, преисполненный желанием свернуть горы.

Увидев из окна своей комнаты выплывающий из-за горизонта сияющий диск солнца, остановился. Солнце поднималось быстро, отгоняя утреннюю прохладу. Та отступала за дом, цепляясь за крону огромной сосны. Рабинович почувствовал жизнь этого могучего дерева, услышал нарастающий щебет птиц, ликование напитанных росой трав. «Мы с Рухамой разделим остаток наших дней, умрём рука в руке, в один день, на одном дыхании — смерти не существует». Ему захотелось, как в детстве, куда-то бежать, петь и всех одарить счастьем. «Вот и Рухама говорила, когда была маленькой она всё время куда то спешила. Сегодня необыкновенный день, и Илюша в учебном лагере — место безопасное, можно не бояться».

Рабинович ходит по квартире, высматривает, что нужно починить, усовершенствовать; полку на кухне он уже повесил, сетки от комаров на окна прибил. «Побелю стены!» — осенило его, и чуть ли не вприпрыжку, забыв о своём всегдашнем утреннем кофе, отправился в магазин купить краску для побелки.

«Потолки — чистые, не нужно трогать, — соображал он. — До прихода Рухамы ещё два дня. Приедет только завтра вечером. Успею».

На улице Давид встретил знакомого старичка, тот выгуливал огромного бульдога — из Москвы привёз.

— Давид Иосифович! — удивился старичок. — Что с вами происходит? Вы катастрофически помолодели. На двадцать лет! Совсем другой человек. Поделитесь секретом.

— В другой раз, — засмеялся Рабинович, — сейчас спешу!

Он кинулся наперерез отходящему от остановки автобусу. Водитель притормозил.

Вскочив на ступеньку, Давид ликовал: «Я ещё молодой! Пока бегаю за автобусом — молодой».

— Ата беседер?* — спросил водитель.

«А что, собственно, со мной могло случиться? — Молча недоумевает пассажир. — Спросил так будто я уже на последнем издыхании». Давид старается увидеть себя глазами водителя и не получается — ведь со стороны он действительно старый.

Через секунду на повороте его занесло, если бы не поддержала рядом стоящая молодая женщина, грохнулся бы со всего маху. Тут же два молодых человека поспешили уступить ему место. Теперь Рабиновичу казалось — все в автобусе смотрят на него и думают: «Эх ты, старикан, сидел бы дома. А то, ишь, разбежался». Почувствовав усталость, тяжесть своего тела, он сник, сгорбился.