Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Праотец спрятал дитя до поры до схваток у себя в кабинете и проследовал в спальню, где супруга уже вовсю рожала. У кровати хлопотали вызванный из уездного города Клизмы врач и свидригайловская повивальная бабка. Гиацинт провел (о)смотр супруги. Убедившись, что тело на мази, он скомандовал зычным адмиральским голосом «Так держать!» и приказал сменить кровать на кожаный диван, сразу же после приезда праотца приволоченный по его приказу в спальню. Гиацинт был сильно привязан к этому предмету мебели. Он собственноручно сколотил его несколько десятилетий назад из взятого им в плен турецкого крейсера. Обивка дивана представляла собой шкуру дракона с острова Комодо, убитого адмиралом на кругосветном сафари. Гиацинт хотел, чтобы юная жена разрешилась от бремени на черной скрипучей поверхности, подобно первой госпоже фон Хакен, которая произвела на свет дюжину отборных сыновей именно там.

Адмирал уселся у окна, чуть-чуть кряхтя, — после двух недель тряски по почтовому тракту давал знать о себе возраст — прикрыл глаза и принялся ждать. Местный медицинский персонал вновь окружил адмиральшу, которая время от времени постанывала, правда из уважения к мужу тихо. Ничто на классически корабельном лице праотца не выдавало переполнявшего его волнения, и лишь иногда по старой морской привычке он кричал «Курс на юг!» да почесывал деревянную ногу.

Роды, однако, затягивались. Пользуясь случаем, адмирал послал лакея за пером и бумагой и сочинил письмо императрице, используя в качестве подставки протез:

Матушка моя драгоценная, вот мы и приехали. Вчерась в карете меня здорово продуло, но я креплюсь счастья и короны твоей ради. Наш Конрашка чувствует себя уже как дома. Лежа под портретом царственного предшественника твоего Петра Великого, он ручонкой махнул, да так удачно, будто отдал честь.

Начались схватки. Гиацинт удалил медперсонал из комнаты под предлогом перекура. Затем сбегал, если можно так выразиться об одноногом восьмидесятилетием старике, в кабинет за отпрыщем и подложил его жене под попу в самый ответственный момент. Жена, как водится, в это время находилась в бессознательном состоянии и ничего не заметила.

Когда опустевшая после разрешения от бремени Хакенша очнулась, адмирал поздравил ее с успешными родами.

— Mein Liebchen, [205] Милая моя (нем.). скажи guten Morgen [206] Доброе утро (нем.). нашим маленьким близнецам Конраду и Карлу, — отечески улыбнулся он.

Привыкшая во всем слушаться мужа, адмиральша отерла кровавый пот со лба и поздоровалась с ребятами. Счастливая, но неопытная мать не заметила, что Конрад крупнее Карла в два раза, брюнет, а не блондин, и уже умеет сидеть, стоять и даже выговаривать любимое адмиральское ругательство «Donnerwetter!» [207] Гром и молния! (нем.)

Затем адмирал уединился у себя в кабинете и настрочил императрице еще одно письмо, в котором дал описание происшедших событий. Я его прочитал и хорошенько повеселился!

Каждый день адмирал докладывал царице-матушке об отпрыще, о его болезнях, болячках и блестящих успехах, перемежая эти детские детали изъявлениями верности, как политической, так и амурной. Адмиральские эпистолярии в сумме своей составляют хронику первых пятнадцати лет жизни секрет(ер)ного сына Екатерины Великой. Письма пачками привозил в Петербург отставной матрос Колька Водкин, служивший под начальством адмирала на фрегате «Нимфа», когда тот еще был двуногим. Императрица нередко отвечала на адмиральские послания собственными, которые доставляли в Свидригайлово особые гонцы типа дипкурьеров.

Вот что Екатерина писала адмиралу через месяц после его приезда в Свидригайлово:

Дражайший Гиацинт Нарциссович, письмо с известиями о маленьком господине Конраде мы получили. Намерение твое записать его в российский флот нам любезно. Корми его рыбой для воспитания в нем духа морского путешественника. Для приучения же младенца к ремеслу воинскому советую у него под ухом из ружья постреливать, когда он спит или играется, ибо привычка к шуму страшному поможет ему грома пушек и оружейной пальбы не бояться. Заботы твои о нем являют свидетельство любви нежной и просвещенной. Как нога твоя деревянная, любезный господин адмирал? Смазываешь ли ты ее все так же маслом душистым, Гиацинтик мой лучезарный?

Адмирал отвечал на эти строки, исполненные материнских и любовных чувств, так:

Царица души моей самовластная! Имея крайнее желание обрадовать Ваше Величество дополнительными новостями о Конрашке нашем, спешу вам рапортовать верноподданнейше. На головке у него волосики пробиваются, цветом темненькие. Глазки серые и умом искрящиеся, как у Вашего Величества. Чепчика он не носит, чулочек тоже. Любимое его платьице — матросская форма. Я приучил его к ежедневному обмыванию в ванне, в холодной воде со льдом. Он так любит это, что как только увидит ванну, кричит и ножками дрыгает. Будет моряк! Младенец уже четыре зуба во рту имеет и давеча укусил кормилицу за титьку. Кланяюся вам и терпеливо жду ответа, яко мореходец на судне в штиле дрейфующем ветра доброго. В. и. в. всенижайший и преданнейший раб и амант.

Настала осень. Гиацинт рисует картину своей жизни с чадом в это ненастное время года:

Матушка моя любомудрая, погода в здешних местах продолжается очень худая. Сегодня вспоминал как Вашему Величеству о путешествии моем по Сахаре-пустыне рассказывал, и в рассуждении, что в Клизменском уезде климата жаркого да сухого нет и никогда не будет, мелкой дрожью изошел пока у камина не согрелся. Конрашка уже ходить умеет и зело озорничает. Намедни залез в чулан и сожрал горшок варенья, опосля животом весь день маялся. Я лишь завидовать такому аппетиту могу, за слабостию здоровья. В теперешние слякоть и дождь пешком ходить опасаюся, верхом ездить не решаюся. Ох, кости мои корабельные…

Хотя за исключением вышеупомянутого ругательства «Donnerwetter!» дитя не могло еще и двух слов связать, императрица уже проявляла заботу о его философском образовании:

Любезный Гиацинт Нарциссович, посылаю тебе ящик с трактатами Вольтера и Дидерота, заказанный мною в Париже. Сочинения сих светлых умов исполнены чувством человеколюбия и являют пример просвещенного понимания долга гражданского. Они учат, что добродетель есть не только принцип нравственности, но и начало природное. Вели читать их книги господину Конраду перед сном, да и во время оного, дабы мысли в них содержащиеся осели у мальчика в головке. Каждый день води его в лес да поле. Приятства натуры незаметно воспитают в нем те качества души и сердца, кои столь полезны бывают в жизни военной или государственной. Береги себя и особливо ногу свою деревянную, милый господин адмирал, ибо второй такой у себя в империи я не знаю.