Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

В ответ адмирал писал:

Герр Георг, наставник сына нашего, по совету Вашего Величества из книг вами милостиво присланных еженощно ему вслух читает. Конрашка кивает и прыгает, когда слышит слова «Вольтер» и «Дидерот», когда же слышит слово «Руссо», икает. Этот крошка имеет в двадцать месяцев познания, превышающие мои собственные! Работник мой Фома смастерил ему пику деревянную, по росту. Конрашка повадился теперь с ней в девичью бегать, где берет на абордаж горничных. Будет дамский угодник и любезник! Позвольте, матушка, к письму моему сей эпилог добавить: чернильный отпечаток ладошки конрашкиной.

Через год он рассказывал:

Ваше Величество, голубушка моя государственная! Третьего дня Конрашка камзол новый по швам распорол, по причине роста чрезмерного. Дальше — больше! Сегодня утром он саблю мою схватил и принялся с ней бегать по двору за курами. Двух зарубил, пока герр Георг нашего воина не поймал. Я его выпорол. Скоро приспеет время ему уйти из присмотра домашнего и надеть мундир российского офицера. Я прочу его по морской линии. Служба во флоте есть наиблагороднейшее из поприщ, открытых дворянству. Помню, шли мы раз в бейдевинд мимо Мыса Доброй Надежды…

На это послание Екатерина отозвалась сердитой отповедью, в которой поставила Гиацинту на вид недопустимость телесных наказаний:

Господин адмирал, плетка не есть довод, батог не есть аргумент! Вольтер и другие сочинители европейские так много о сем писали, что в просвещенных землях теперь редко палача сыщешь! Благодаря книгам сих мудрецов нашего времени королевство Французское за последние годы познало большое смягчение нравов. Предвижу, что к концу века оно станет оазисом спокойствия в Европе. Так должно быть и в России. Отрок, которого в юном возрасте бьют, лишь озлобляется противу бьющего. В нем происходит разлитие желчи, отчего характер его портится. Он послушен, но и двуличен, и ждет возможности отомститься. Что ежели господин Конрад, тая на тебя обиду, ногу твою деревянную куда-нибудь спрячет или тем паче в камин бросит? Хорош же ты будешь, господин адмирал, на одной оставшейся ноге прыгая!

Гиацинт поспешил поблагодарить императрицу за выговор и обещал больше никогда так не делать.

Прошло несколько месяцев, и праотец поделился с венценосной корреспонденткой печальным известием:

Простите меня, Ваше Величество, что не мастак рассказывать про дела домашние. Перо мое более реляции привыкло сочинять про баталии морские да десанты береговые. Жена моя на прошлой неделе отдала Богу душу. Конрашка взгрустнул было, но я сказал, что матросу слюни пускать не дело, и он после похорон в пиратов весь день играл.

Частенько Гиацинт с чувством рапортовал об успехах сына на разных детских поприщах:

Всемилостивейшая государыня, ластовица моя бриллиантовая! Как пробьет восемь склянок — у нас тут порядки флотские — Конрашка является ко мне в кабинет. Ну-тка покажи, парень, свой провор, говорю ему. Он названья снастей корабельных наизусть перечисляет, узлы морские одной рукой завязывает. Все деревья в саду ловкач наш уже облазил. Это, объясняет, мачты фрегатные, я оттудова острова новые открываю. В ученьи тоже прилежен. Давеча герр Георг ему про Александра Македонского рассказывал, а Конрашка в ответ: «Если бы Александр триремы свои поставил на колеса, то дошел бы не только до Индии, но и Китая». Верю, сын наш удивит мир отвагой и смышленостью!

Далее адмирал, обыкновенно на бумаге сдержанный, как многие люди его поколения (он родился в 1668 году), делился с императрицей сокровенными переживаниями и даже позволял себе восклицания и сравнения совсем уж поэтического свойства:

Привязанность моя к вам, государыня матушка, своей теплотой и продолжительностью сродни морскому течению Гольфстрим, половину Атлантического океана согревающему! За невозможностью Ваше Величество самому возвидеть, чертам вашим радуюсь посредством созерцания скульптурной их копии. В саду умелец клизменский, в Италии у лучших мастеров учившийся, неделю назад поставил бюст ваш из белого мрамора. На скамейке рядом с ним сидючи, питаю сердце свое самыми для души целительными чувствами нежной любви к вам, матушка моя.

На это письмо Екатерина, растроганная его эмоциональным накалом, отвечала довольно пространно:

Вести твои о господине Конраде нас обрадовали. Как бы я хотела, чтобы великий князь Павел Петрович выказывал такие же качества прилежания и благородного честолюбия. Увы, мой старший сын жертва неправильного воспитания, данного ему в царствование покойной государыни Елизаветы Петровны. Жестокие и злоумышленные вельможи отняли у меня младенца, как только он появился на свет. Оторванный от материнской груди, лишенный моей опеки и наставлений, Павел Петрович рос, как дичок, окруженный сорняками и полынью. Боюсь, однако, что сии недостатки в образовании и дурные привычки трудно будет исправить, когда он уже почти взрослый мужчина. Тревога моя за будущее народов и племен, под скипетром российским обретающихся, рас-mem с каждой новой выходкой великого князя. Знай, что господин Конрад близок сердцу моему и что мысли мои о нем имеют смысл не только родительский, но и державный… [далее оторвана страница. — Р. Х. ]

Через год адмирал сообщал:

Ныне день ангела сына нашего Конрашки. Подарки милостиво вами присланные — смотрительную трубу и табатерку золотую с вашим портретом — вручил ему утром. Он вас кличет матушкой, и как сирота, и как сын, и как верноподданный.

Еще через год:

Государыня матушка моя баснословная! Вечор Конрашка в саду допоздна бегал с братиком своим Карлушей играя. Потом Карлуша уснул, а мальчонка наш пуще прежнего разошелся. К бюсту Вашего Величества подбежал и нос углем измазал по молодости да глупости. Я его выпорол, а он надулся. Отошед от меня так далеко, что думал я не могу слышать, про себя бурчал: «Я этого старого дурака проучу». Я за такие слова его еще раз кнутом по спине пощекотал, а потом, отдышавшись, с ним читал поэта Василья Петрова «Оду на великолепный карусель, представленный в Санкт-Петербурге 1766 года».

Екатерина, быть может смущенная покушением, совершенным Конрадом на ее мраморный нос, на сей раз не стала журить адмирала за чрезмерную строгость. Будучи занятой императрицей, она писала Гиацинту лишь изредка, хотя каждое ее послание свидетельствовало о широте политических взглядов, теплоте материнских чувств и далеко идущих династических планах, связанных с юным Конрадом.

Как Солон, тружусь на поприще юридическом: с министрами и советниками составляю Уложение Законов. Мы удивим Европу не только строгим порядком во всех областях наших, но также мудростью и милосердием правителей, как удивили ее при Петре Великом отвагой воинской и разумной переимчивостью. Вижу, ты вырабатываешь из господина Конрада славного мальчугана. Неоспоримо, что природное сложение сына нашего, а также качества души и ума его являют залог самого блестящего будущего. Твоя задача, Гиацинт Нарциссович, развить в Конраде твердый характер, помочь ему обрести знания положительные, а за мною дело не станет. Дай ему навыки умственные и нравственные, достойные мужа, которому суждено, быть может, отправлять власть над Российской империей!