Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Тут же Игорь дернул его за пиджак, одновременно выхватывая спрятанный было в карман пистолет:

— Гляди, идиот!

Только теперь Димыч увидел на Гошином горле долгий, темный, явно очень глубокий разрез.

А… а почему же крови-то — нету?

О бок с Гошей в дверном проеме возник огромный черный волкодав со двора, и тут Димыч уже самостоятельно приметил запекшуюся кровавую вспухлость на месте правого глаза собаки.

Позади тяжко заскрипели о пол ножки дивана.

— К окну, — негромко скомандовал Игорь. — Если пропустят. Лезь первым, потом меня вытянешь.

Время словно бы понеслось раз в десять быстрее положенного. Секунды казались короткими, убийственно короткими. Не раздумывая, Димыч метнулся к окну, вскочил на широкий, основательный подоконник и, лишь в последний миг, сумел удержаться от прыжка вниз.

Там, внизу, путь к отступлению перекрывали еще две огромных собаки. Брюхо одной было распорото так, что кишки ее совершенно вывалились наружу, у другой же вся шерсть на боку слиплась от крови, запекшейся уже до черноты. Чуть позади собак находился молодой — лет двадцати трех — крепко сбитый человек. При виде Димыча он молниеносно вскинул такой же, как и у существа, ворвавшегося в дом первым, арбалет. Тогда Димыч шарахнулся назад, упал, больно ударившись плечом об пол, — как раз вовремя, чтобы направленный в живот болт лишь малость чиркнул по бицепсу, разорвав пиджак и оставив после себя глубокую царапину. Рукав тут же сделался мокрым от крови.

— Что там? — напряженно спросил Игорь, продолжавший тем временем спиною вперед продвигаться к окну и держать на мушке медленно надвигающегося на него Гошу.

— Там-то же самое, — отвечал Димыч, поднимаясь и занимая позицию у оконного проема, напротив баррикады из журнального столика и дивана, под которой шумно возился, пытаясь высвободиться, квази-Вовка Бабаков.

— Значит, все, — спокойно констатировал Игорь. — Стрелять бесполезно.

В тот же миг мебельный завал в углу кабинета словно бы взорвался под напором изнутри. Ошметок кожаной диванной обивки угодил Димычу в лицо, на время ослепив. Инстинктивно он несколько раз нажал на спуск, и тут же рядом грохнул выстрел Игоря. Раздалось сдавленное злобное рычанье; что-то сбило Димыча на пол, лицом вниз, рвануло из рук пистолет и жестоко притиснуло к твердому паркету. Он не слышал звука падения, скорее ощутил содрогание пола, за которым последовал болезненный вскрик Игоря.

Сквозь затуманившую разум безысходную тоску пробилась удивительно равнодушная — едва ли не раздраженная! — мысль:

Что там с ним такое?

На какое-то время возникла боль от проволоки, перехватившей и стянувшей запястья. Димыч не знал, сколько времени пролежал ничком на полу; мог лишь сказать, что времени этого хватило, чтобы запястья онемели до бесчувственности, а взамен того боль из них, тупая и монотонная, разлилась по всему телу.

Потом его вздернули кверху и поставили на ноги.

Оказалось, за время, что Димыч пролежал лицом вниз, ничего не видя и не слыша (уши его точно заткнуты были ватой), в кабинет успели подтянуться и те, кто перекрывал пути к отступлению снаружи. Непонятно, отчего, Димычу вспомнилось, что стрелявшего в него молодого человека он как-то мельком встречал в городе, в обществе того же Володьки Бабакова, и звали этого молодого человека Шурой. Отметил он и то, что видимых телесных повреждений на теле Шуры не наблюдалось.

Затем в кабинете появились новые лица. Первым вошел ужасно худой и довольно высокий человек, примерно одного с Шурой возраста. Давно не стриженые прямые, темно-русые волосы немного липко облегали вытянутый по вертикали, внушительных размеров череп и впалые щеки, совершенно скрывая от посторонних взоров уши. Большие серые глаза почти совсем сливались с серой же, пепельной какой-то, кожей лица, однако в то же время выглядели невообразимо живыми, и жизнь, светившаяся в них, была куда как страшнее мертвой стеклянистости глаз Володьки с Шурой.

Сопровождал его схожий с Шурой сложением чубатый парень с растянутыми в застывшей улыбке губами, очень похожий лицом — и вообще обликом — на деревенских гармонистов, какими изображают их иллюстраторы детских книг. В горле его, чуть левее кадыка, зияло аккуратное четырехугольное отверстие.

Подробно осмотрев Димыча с Игорем, серолицый наклонился над мертвым Дамиром Султангареевичем, без видимых усилий двумя пальцами вырвал из его черепа стальную арбалетную стрелу и жестом опытного хирурга протянул ее назад, за плечо. Тут же подскочивший Шура перенял у него стрелу и взамен ее вложил в пальцы серолицего… Димычев пистолет!

Не разгибаясь, серолицый приставил ствол почти вплотную к оставленному стрелою отверстию и нажал на спуск.

Грохнул выстрел. Зазвенела о паркет стреляная гильза.

Димыч словно бы очнулся от кошмарного сна. Бывают такие пробуждения, когда, едва продрав глаза, обнаруживаешь, что действительность гораздо хуже, страшнее любых кошмаров.

— Ты… что ж делаешь, гад?! — закричал он.

Серолицый, точно и не слыша его, полюбовался на свою работу, удовлетворенно хмыкнул и пошел к дверям. На пороге он обернулся:

— Грузите этих, поехали!

Наутро Петяша проснулся в странном каком-то, непривычном настроении. Памятная из сна легкость в голове не оставляла его и наяву; это было, с одной стороны, приятно, но с другой — почему-то малость раздражало.

Вдобавок он еще и выспался плоховато: сон втроем на одной не шибко просторной тахте — дело не столь уж простое.

Надо бы лежбище попросторнее купить…

Осторожно, дабы не разбудить мирно спящих Елку с Катериной (от удобств и приятностей полного одиночества отвыкаешь вовсе не вдруг), он выбрался из-под одеяла, — от которого ему, впрочем, и достался-то лишь самый край, — и, прихватив из кармана пиджака дареный портсигар, отправился откушать кофею.

Утренняя тишина в квартире, нарушаемая лишь едва уловимым шипеньем горящего под джезвою газа, приятно разливалась по телу.

Благодать-то, надо же…

Внезапно Петяша почувствовал, как не хватало ему в последние дни простого покойного одиночества. Не хотелось ни о чем думать; мысль о неизбежной надобности с кем-либо общаться повергала чуть ли не в панику.

Сняв джезву с плиты, он принялся за кофе.

Однако, дамы-то проснутся скоро… И опять станет в квартире — ни вздохнуть ни пернуть.

Внезапно в голову Петяше пришла давно не посещавшая его идея: сейчас он допьет кофе, приведет себя в порядок и, пока дамы еще не проснулись, отправится гулять. Вот именно, прогуливаться. К Двенадцати Коллегиям.

Окрестности главного здания СПбГУ были его любимым местом для безмысленного отдыха. И от дома недалеко, и публика там не запруживает тротуары, и машин более чем умеренное количество, и деревья растут… При каждом факультете — кофейня, да пиво, да книжные магазинчики с нестандартным ассортиментом, да туалеты (не шибко опрятные, зато дармовые)… Словом, лучшего места для этаких раздумчивых, неспешных прогулок во всем городе не сыскать!