Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Портсигар каждый раз оказывался почти полон — в ряду сигар недоставало только одной.

— Ишь ты… — недоверчиво хмыкнул Олег. — Это — фокус такой, что ли?

— Нет, конечно, — устало ответил Петяша. — Если бы фокус, то — какой интерес? В нем, правда, сигары никогда не кончаются.

Олег задумался.

— Ну, что значит «какой интерес»… Мало ли! Может, тебе зачем-то надо, чтобы я в твою историю с этим, из бутылки, поверил! А, может, так просто над людьми прикалываешься. Для интересу.

— Не до приколов мне сейчас, — тяжко вздохнув, сознался Петяша. — Не до приколов. Я, честно говоря, рассчитывал, что ты способен своим глазам поверить, если что-нибудь подобное попадется. Ты же фантастику любишь, тонны ее прочел. Ты же сам, — помнишь? — хотел, помимо стишат твоих, фантастический роман писать; про человека, которому этак ненавязчиво, вроде бы совершенно естественно, везет; правильно? Вот тебе; пожалуйста. Чем не фантастика? Я знать не знаю, откуда этот портсигар пополняет содержимое. И еще у меня такая же фляжка с коньяком есть. — С этими словами Петяша вынул из кармана упомянутую фляжку и наглядно продемонстрировал ее возможности. — Вот, на! Попробуй! Хоть ты коньяка и не любишь…

— Не знаю, — сказал Олег, сделав солидный (на халявку-то даже уксус, говорят, сладок) глоток и убедившись, что жидкость по-прежнему плещется под самым горлышком посудины. — Может, там такой баллон резиновый внутри? Давление жидкости уменьшается, а баллон раздувается, и выходит, будто уровень жидкости постоянный…

— Я из этой фляжки уже сколько дней пью, — возразил Петяша. — Никаких баллонов не хватит. И потом, в портсигаре, значит, тоже… баллон? И, для чего нам вообще понимать, как оно работает? Один хрен — наверняка не поймем. Важен результат.

Завершив эту вульгарно-материалистическую сентенцию, Петяша, как и всякий вульгарный материалист, не преминул тут же воспользоваться упомянутым результатом — добыл себе еще сигару, вставил ее в янтарный мундштук и прикурил от остатка первой.

— Знаешь, — помолчав, заговорил Олег, — по-моему, не это тебя угнетает. Не чудеса эти, в смысле. Что-то еще с тобой стряслось, иначе — знаю я тебя — чудесам ты бы только обрадовался до усеру… Ведь все есть, и ничего для этого делать не нужно — мечта писателя! Расскажешь?

Петяша, на которого уже начал действовать принятый на пустой почти желудок коньяк, внимательно и долго посмотрел в его глаза.

— Расскажу. Хрен с тобой; пользуйся. Может, что-то забавное напишешь, наконец. По мотивам.

Очнувшись от короткого, до болезненности беспокойного сна, Димыч нашел свое самочувствие до отвращения безобразным. Перетянутая кое-как носовым платком раненая рука совсем занемела. Все тело ныло, точно одна огромная, свежая ссадина. На общем фоне выделялась еще боль в суставах. Такая, словно вчера весь день разгружал вагоны (работа эта, вместе с сопутствующими ей ощущениями, была знакома Димычу по стройотряду).

За окном сияло солнце. Было тихо; лишь Игорь, спавший рядом, на нечистом линолеумном полу, слегка постанывал во сне.

Давеча их, связанных, бросили в грузовичок-фургон и довольно долго возили по каким-то кочкам да буеракам — наверное, путали следы. Хотя, если и так, то — без толку: едва очухавшись вот в этой комнате, Димыч сразу узнал университетские высотные общежития, что в Темяшкине, совсем неподалеку от Гостилицкого шоссе. Поди спутай с чем-нибудь такую планировку.

Вид из окна с небрежно — прогалинки для обзора все же остались — замазанным белой нитроэмалью стеклом только подтверждал его правоту.

Под содержание пленников был отведен целый «блок» из двух комнаток одна на два, другая на три койко-места, коридорчика и сортира с душем. Мебели не было никакой, однако хлипкая штатная дверь в коридор была заменена солидной стальной конструкцией с двумя сложными на вид замками, но без «глазка». Хрен из гранатомета прошибешь, не то, чтоб вынести голыми руками…

Окно, впрочем, не было никак защищено, но что с него толку — четырнадцатый этаж. Последний…

Накануне они с Игорем, пока были еще силы, обдумывали варианты с выкидыванием из окна записки, либо — можно же просто разбить стекло и позвать на помощь. Но писать было не на чем и нечем. Вдобавок, при первой же попытке подойти к окну из «двойки» — той комнатки, что поменьше — явилось все то же подобие Володьки Бабакова. Видимо, старый знакомец крепко запомнил нанесенную ему обиду: в стеклянном, неживом взгляде его образовалось нечто — неопределенное, однако делавшее квази-Володьку еще жутче прежнего.

После этого уж ничего не оставалось, кроме как ложиться и спать по мере возможности — на попытки установить хоть какой-то контакт существо по-прежнему не поддавалось.

Теперь Димыч подошел к дверям «тройки» и осторожно высунулся в крохотную прихожую.

В соседней комнате стояла мертвая тишина.

Может, вот сейчас окно разбить попробовать?

Словно в ответ на риторический мысленный вопрос, в наружной железной двери заскрежетал ключ. В блок, придержавшись на пороге и пропустив вперед «Володьку», вошел серолицый.

Остановившись сразу же у двери, он принялся молча, не шевелясь и не моргая, разглядывать Димыча.

Отчего-то захотелось замереть и обязательно выдержать, не сморгнув, холодный, точно у змеи, рассматривающей посетителей сквозь стекло террариума, взгляд…

Едва Димыч успел осознать это желание и подивиться его нерациональности, серолицый заговорил:

— Осваиваетесь…

Голос его удивительно не подходил к мерзкой, расхлябанной, нечистоплотной какой-то внешности. Подобный голос — глубокий, хорошо поставленный, приятный на слух и вызывающий невольное доверие — сам по себе сделал бы карьеру любому политику, не говоря уж о теле — и радиодикторах.

Но Димыч продолжал стоять неподвижно, изо всех сил стараясь не моргать. Это, по крайней мере, помогало избежать какого-нибудь неподходящего, невыгодного для сложившейся ситуации поведения.

Тогда «Володька» без видимого усилия взял его за плечо — да так, что кости хрустнули — и, прежде, чем Димыч успел хоть инстинктивно оказать какое ни на есть сопротивление, вдвинул назад в «тройку».

Следом за ними и серолицый вошел в комнату.

— Я должен принести вам и вашему другу извинения, — сказал он. Вы… э-эммм… совершенно не нужны мне; я напрасно доставил вам столько неудобств.

Интересно, подумал Димыч. Он, что же, отпустит нас сейчас? А как же пистолет мой? Пуля из него — в черепе Дамира Султангареевича… Станут наши власти с экспертизами да дактилоскопиями заморачиваться, счас…

Он раскрыл было рот, чтобы выразить серолицему все возмущение его давешним поступком, но тот продолжал: