Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

— При социализме еще, — заговорил Петяша громко, на публику, — мне доводилось встречаться со множеством людей, которые были недовольны обстановкой в стране. Они могли долго и красиво рассуждать об абстракциях наподобие «внутренней свободы», «свободы самовыражения», «свободы творчества», «свободы совести» и далее в том же духе. Существующий строй, по их словам, злонамеренно и целенаправленно лишал их всех названных свобод. Не говоря о куче прочих более или менее абстрактных вещей. Так вот, всех этих людей отличала от прочих граждан одна характерная деталь — крайняя неопрятность в быту. Они могли по году не стирать единственные штаны, неделями не мыться… Причем, не из-за бедности; многие имели вполне приличный по тогдашним понятиям доход… Но главным недостатком этих людей была полная неготовность, неспособность к активным действиям. Ради превозносимых ими на словах идеалов они не соглашались шевельнуть даже пальцем! Да-да! И при этом непрерывно искали среди окружающих стукачей, пособников ка-ге-бе… Подумать только, они всерьез верили в повышенный интерес к своим персонам со стороны карательных органов — это было необходимо им, как воздух, без этого они немедленно утрачивали ощущение собственной значимости. Хотя, ощущение это, по-моему, не имело под собою никакой почвы… А надо вам сказать, что этот их термин — «внутренняя свобода» — по всем признакам означал свободу болтать, что угодно, пока никто не слышит, но при малейшем проявлении опасности делать преувеличенно верноподданническую мину. И как-то раз я, находясь в компании подобных, не выдержал и спросил, повторяя кого-то из запрещенных тогда писателей: если кукиш в кармане есть «внутренняя свобода», что же тогда есть внутреннее рабство? Меня, конечно же, с ходу объявили стукачом и агентом ка-ге-бе, хотели было побить, но это им не слишком удалось. Тогда наши свободолюбцы попытались решить дело путем открытой дискуссии, подробности коей я здесь опущу, поскольку интересен для нас лишь ее результат. К тому же, подробности эти не столь уж и интересны в силу неопрятности мышления моих оппонентов. Словом, в конце концов мы пришли к тому, что они не желают добиваться влияния в стране, так как для этого придется принять правила игры, навязанные нелюбимой ими властью. Игра же по правилам, приемлемым для них, опять-таки, ни к чему хорошему привести не могла. Собственно, все эти «правила» — до единого, господа! — начинались со слов «если бы». «Если бы у нас было это…», «Если бы нам дали то-то…», «Если бы нам позволили следующее…» — и так далее. Получалось, что граждане, столь горячо любящие свободу, были согласны — так уж и быть! — шевельнуть ради нее хотя пальцем, если им предоставят всю полноту власти на блюдечке с голубой каемкой. Вот тогда они — может быть! — подумают над тем, как нам обустроить Россию… Одним словом, ушел я с той посиделки, точно в грязи вывалявшись. Однако все, пожалуй, было не зря — на следующий же день двое из той компании появились в обществе чистыми и опрятно одетыми, извинились передо мной за вчерашние нападки…

Только теперь Петяша отметил всеобщую мертвую тишину в зале. Все присутствовавшие бросили свои светские беседы, все взгляды были устремлены к нему.

К чему же я это все? — подумал Петяша, изначально обращавший свою речь исключительно к соседям по столику и теперь слегка напуганный неожиданной результативностью своего собственного мелкого хулиганства. — Надо как-то закруглиться помягче, а то неудобно. Люди мне ничего плохого не сделали, а я им толстые намеки строю… Ну да, фишка в том и была, чтобы они узнали себя. Но отчего-то вдруг обижать собравшихся искренне расхотелось.

— Так вот, — продолжал он. — Собравшиеся здесь сегодня, на мой взгляд, ничем не напоминают прежних кухонных политиков, любителей впустую перемалывать воздух единственно ради самоутверждения. Не сомневаюсь, что все вы, говоря об улучшении обстановки в стране, улучшении нашей с вами жизни, не станете отделять слова от дела, и, являясь сегодня вашим гостем, поднимаю этот бокал за хозяев. За вас, господа!

Стараясь не дрожать пальцами и не втягивать голову в плечи, Петяша взял со столика наполненный кем-то загодя бокал и единым духом выпил. Внутри все сжалось в комок.

Вот бред получился, — пронеслось в голове. — Возьмут сейчас за шкирятник, напинают и выкинут с позором. И ведь правы будут — зачем хозяев обижаешь, если уж в дом пришел…

Зал взорвался аплодисментами.

Петяша оцепенел, не в силах даже опустить обратно на стол опустевший бокал. Пока он пытался сообразить, во что же такое вылилась его хулиганская выходка, несколько человек подскочили жать ему руку, для чего кому-то из случившихся рядом пришлось прежде вынуть из нее бокал. Все заговорили что-то наперебой, но почти тут же умолкли и расступились. К Петяшину столику неторопливо подошел невысокий, по-хорошему полный, с тронутыми благородной сединою висками и особой значительностью во взоре человек. Только сейчас Петяша отметил, что в петлицах у всех собравшихся имеются неброские черно-белые ленточки; у подошедшего на такой ленточке был еще кружок, также черно-белый, но наоборот: черная половинка кружка приходилась на белую половинку ленточки, а белая — на черную.

— Польщен, польщен, — заговорил подошедший хорошо поставленным басом, в то время, как все прочие начали организованно рассасываться, отступать к своим столикам. — Позвольте представиться: Большаков, Николай Вадимович, президент этого клуба.

Петяша, физически ощущая на физиономии легендарную красноту вареного рака, пожал поданную руку.

— Теперь, — продолжал президент, — у нас появился повод выпить за знакомство. Вы позволите? — Дождавшись Петяшина кивка, Большаков подсел к его столу, на коем уже, словно по волшебству, материализовались два бокала с коньяком и две чашечки кофе. — Выслушав ваши впечатления о прошлом, ответный тост позволю себе оформить под некоторые рассуждения о настоящем и будущем. Исходные же посылки этих рассуждений… Да, вы не ошиблись, дорогой мой Петр Алексеевич. Все, собравшиеся здесь, есть люди, готовые к действию во всех отношениях. Всех нас объединяет стремление управлять Россией… чуточку более разумно, нежели ею управляют сейчас. Э-э… Я, с вашего разрешения, позволю себе не вдаваться, пока, в подробности…

Мысль о том, что Виноградов рано либо поздно оторвется от бумаг и поднимет взгляд, заставляла Олега трепетать. Однако ж, когда это все-таки произошло, он вдруг почувствовал неожиданное облегчение. Что бы там ни предстояло еще сегодня испытать, тягостное ожидание кончилось. И на том спасибо…

— Ты привел его сюда, так и не успев расколоть, — медленно проговорил Виноградов. — Не имея даже никаких предположений о его потенциале, о его настроениях… Так?