Энни Пру - Горбатая гора

Они поставили большую палатку на площадке Лесной службы, пристроили кухню и ящики с кормом. Первую ночь оба спали в лагере. Джек, хоть и поворчал насчет приказа Джо Агирре «спать с овцами и без костра», молча оседлал гнедую еще до зари. Пришел прозрачный оранжеватый рассвет, подкрашенный снизу студенистой бледно-зеленой полоской. Мрачная громада горы медленно бледнела, пока не стала того же цвета, что и дым от костра, на котором Эннис готовил завтрак. Холодный воздух наполнялся запахами, полосатые камешки и крупинки почвы отбрасывали неожиданно длинные, с карандаш, тени, а вздымающиеся к небу широкохвойные сосны громоздились ниже лагеря, как глыбы темного малахита.

Днем Эннис глядел через бескрайнюю пропасть и иногда видел Джека — маленькую точку, ползущую по высокому лугу, как насекомое по скатерти. Джек в своем темном лагере видел Энниса как огонек в ночи, красную искру на громадном черном силуэте горы.

Однажды вечером Джек притащился поздно, выпил свои две бутылки пива, охлажденные в мокром мешке с теневой стороны палатки, съел две миски каши, четыре окаменевших Эннисовых печенья, банку персиков, скрутил папироску и уселся смотреть на закат.

— Я мотаюсь из конца в конец по четыре часа в день, — сказал он угрюмо. — Приехал на завтрак — назад к овцам, устроил их на ночь, приехал поужинал — назад к овцам. Полночи не сплю, вскакиваю, стерегу их от койотов. По-честному, я должен тут ночевать. Агирре не имеет права надо мной так измываться.

— Хочешь поменяться? — сказал Эннис. — Давай я буду пастухом. Могу и спать там.

— Да я не про то. Я про то, что мы оба должны быть в лагере. А та чертова двускатка воняет кошачьей мочой или чем похуже.

— Давай махнемся.

— Знаешь, ты там по десять раз за ночь будешь из-за этих койотов вставать. Я не прочь поменяться, но предупреждаю: повар из меня дерьмовый. Буду хорошим открывателем консервов.

— Не хуже меня, значит. Все, давай.

Еще час они отгоняли ночь желтой керосиновой лампой, и около десяти Эннис уехал по мерцающему морозцу к овцам на Окурке Сигары, хорошей ночной лошади, забрав остатки печенья, банку джема и банку кофе на следующий день и сказав, что сэкономит одну поездку и останется там до ужина.

— Сразу как рассвело, койота подстрелил, — сказал он Джеку на следующий вечер, шлепая по лицу горячей водой, намыливаясь и надеясь, что его бритва еще на что-то годится; Джек в это время чистил картошку. — Здоровый, сукин сын. Яйца размером с яблоко. Спорю, он упер бы пару ягнят. Такой может и верблюда сожрать. Тебе горячей воды надо? Тут полно.

— Это все тебе.

— Ну тогда помою все, докуда достану, — сказал он, стягивая с себя сапоги и джинсы (ни подштанников, ни носков, заметил Джек) и брызгаясь зеленой мочалкой так, что долетало до костра.

Они весело провели ужин у огня, у каждого по банке фасоли, жареная картошка и кварта виски на двоих. Сидели, привалившись к бревну, так что подошвы сапог и медные заклепки на джинсах раскалились, по очереди прихлебывали из бутылки, пока сиреневое небо потихоньку тускнело и опускался холодный воздух, пили, курили сигареты, то и дело вставали отлить; костер далеко стрелял искрами, они подкидывали в огонь дров и продолжали болтать — о лошадях и о родео, о неприятных происшествиях, кто в какие переделки попадал и кто как поранился, о подводной лодке «Морская лисица», затонувшей два месяца назад со всем экипажем, и каково это — встретить смерть лицом к лицу, о собаках, какие были у них или их знакомых, о призыве, о семейном ранчо Джека, где остались его предки, о родной ферме Энниса, которая прогорела много лет назад после смерти родителей, о старшем брате в Сигнале и о замужней сестре в Каспере. Джек рассказывал, что его отец когда-то был известным объездчиком быков, но держал свои хитрости при себе, ни разу не дал Джеку ни одного совета, ни разу даже не пришел поглядеть, как он ездит, хотя усаживал его на овечек, когда Джек был еще маленький. Эннис сказал, что его интересуют скачки, которые длятся дольше восьми секунд и у которых есть хоть какая-то цель. Деньги — хорошая цель, сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Каждый из них уважал мнение другого и был рад найти друга там, где этого совсем не ждал. Когда Эннис ехал навстречу ветру, возвращаясь к овцам в обманчивом, хмельном свете, он думал, что вряд ли когда проводил время так здорово, чувствовал, что может смахнуть с неба белый круг луны. Лето продолжалось, и они перевели овец на новое пастбище, сдвинули лагерь; расстояние между стадом и новым лагерем стало больше, а ночные поездки длиннее. Эннис ездил не торопясь, спал с открытыми глазами, а часы, которые он проводил вдали от овец, становились все дольше и дольше. Джек выводил визгливые трели на хрипучей губной гармошке, слегка помятой после того, как он упал с норовистой гнедой, а у Энниса оказался приличный хрипловатый голос, и несколько вечеров они провели, горланя песни. Эннис знал похабные слова к «Рыжей Чалухе». Джек мучил песню Карла Перкинса, во всю глотку вопя «что я сказа-а-ал», но больше всего он любил печальный церковный гимн «Иисус, идущий по воде», которому его научила пятидесятница мать, и он пел его заупокойно медленным голосом, от которого вдалеке начинали скулить койоты.

— Слишком поздно тащиться к этим проклятым овцам, — сказал, стоя на четвереньках, головокружительно пьяный Эннис одной холодной ночью, когда луна уже перевалила за два. Камни на лугу поблескивали белым и зеленым, колючий ветер погулял над лугом, пригасил костер, потом растрепал его в желтые шелковые ленты. — Есть у тебя лишнее одеяло? Я тут завернусь и вздремну чуток, а на рассвете поеду.

— Костер потухнет — отморозишь себе задницу. Спи-ка ты лучше в палатке.

— Да ну, я ничего и не почую. — Но все-таки кое-как забрался под полог, стянул сапоги, похрапел немного на голом брезенте, а потом так застучал зубами, что разбудил Джека.

— Боже ты мой, кончай колотиться и лезь сюда. В постели полно места, — раздраженно проговорил Джек спросонок. И в самом деле, места хватило, было тепло, и вскоре они значительно углубили свою близость. Эннис все делал в полную силу — что дружбу завязать, что деньги прогулять, и его не надо было просить дважды, когда Джек нашел его левую руку и притянул к своему стоящему члену. Эннис отдернул руку как от огня, подскочил на колени, расстегнул ремень, скинул штаны, поднял Джека на четыре точки и скользнул в него — ничего подобного раньше не делав, но никакие самоучители тут не нужны. Все происходило в тишине, не считая нескольких резких вдохов и сдавленного возгласа Джека «стреляю», потом они затихли и вырубились.

Эннис проснулся на алой заре со спущенными до колен штанами, первосортной головной болью и Джеком, пристыкованным к нему. Ничего друг другу не сказав, оба знали, как оно будет до конца лета, и провались пропадом эти овцы.