Лев Ленчик - Свадьба

Дьявол, по сути, тот же Бог, но — плохой. Он — Бог зла. Он вселяется в людей и творит зло. Но Бог добра всегда сильнее, потому что добро всегда побеждает зло. Хотя нет, вру. Так оно обычно только в благих народных фантазиях. Что касается богословских трактатов и священных книг, то все они этот вопросец обходят почему-то стороной.

В самом деле, ничего и никого сильнее Бога, вроде бы, не должно и не может быть, поскольку Он единственный создатель Всего. Если это так, то Он создал и Дьявола. Если Он создал и Дьявола, то нет отбоя от вопросов: зачем? почему? морально ли? не подлец ли? — и так далее без конца. Если же Дьявола создал не Он, если Дьявол создался помимо и, надо думать, вопреки Его воле, то какой же Он тогда Всесоздатель и Всевершитель? То есть, снова куча вопросов, настолько лобовых, настолько примитивных, что культурный человек бежит их, как саранчи.

Культурный человек не будет ни марать себя ими, ни подвергать себя из-за них опасности. Причем опасности не обязательно прямо-таки живота, но — что гораздо существеннее — своего культурного положения.

Ну и, наконец, чтобы завершить этот до банальности очевидный очерк нашего альянса с Богом и Дьяволом, остается добавить, что толкование Зла, точно так же, как и Добра, несмотря на наличие универсальной символики, всегда произвольно и всегда пристегивается к данной конкретной исторической и политической ситуации, к услугам властвующей особы, но опять же, как нетрудно догадаться, в исключительных интересах всего народа.

Теперь пуляйте в меня тухлыми яйцами. Забрасывайте гнилыми помидорами. Вешайте. Режьте. Сжигайте на кострах. Но таков эскиз. Таков, в общих словах, эскиз.

Его можно по-разному украшать, уплотнять, удлинять, затемнять и прояснять, по-разному оценивать и по-разному использовать, но он дан нам в ощущениях и смыслах всем строем нашего бытия, всей амплитудой наших общественных инстинктов, психобиологических механизмов приспособления и выживания. В отраженном преломлении культуры — на уровне творчества и общения — здесь срабатывают те же приемы лингвоакробатики, что и в условиях политических диктатур.

В современных развитых демократиях, свободных от политического диктата, парадоксально сохранены формы и весь инструментарий приспособлений к некоторой явной или скрытой лжи, по природе своей деспотической и явно сфокусированной в идее Бога. Современный культурный человек, научившийся объяснять физические свойства мира с точки зрения их имманентной естественной природы, — тем не менее, в отношении к Богу сохраняет статус-кво первобытного невежды. При этом современное сознание не может не тяготиться этим явным атавизмом и, стремясь к равновесию, вовлекает себя в безнадежно лицемерную свистопляску отталкиваний и приобщений, названную поиском смысла жизни и нравственного бытия. Поиском Бога.

Поиск Бога — явная метафора и, вместе с тем, лобовой вопль ума с врожденным плоскостопием. По мере развития наук плоскостопие ума становится все более и более неприличным, т. е. вопрос о существовании Бога — есть ли Бог на свете? — приобретает фигуру умолчания или квалифицируется в качестве некультурного, невежественного, а то и попросту оскорбительного, причем нередко даже в среде самого клерикального клана.

Так ложь загоняется в подкорковую ткань мысли, откуда она, подобно раковым метастазам, незаметно, но неуклонно заполняет собой весь организм культуры, всю систему ее религиозно-нравственных функций. И чем дальше в лес, тем больше дров. Несмотря на это, на всех перекрестках, включая и высокую трибуну религиозной проповеди, мы не устаем долдонить о том, что как прекрасно ни звучал бы нравственный императив, он не осуществим, если в его основании покоится ложь.

Современная культура восстает против частной лжи частного человека, но сама же, в целом, работает от генератора лжи вселенской всеохватности и силы.

Мишка ушел. Нинуля заплакала. Я сидел под открытым синим небом (на синее небо мне везет!) и искал причины своего ничтожества в глобальных измерениях рода и рока. Толпа тупа и лицемерна, мир в говне со всей его чванной и вконец изолгавшейся культурой.

Все насыщено… Все наполнено… Все пропитано всепокоряющим, всепокрывающим идиотизмом.

Идиотизмом и ложью.

Ложь, ложь и ложь. И искрометный идиотизм.

И Бог — самое очевидное и самое легкое тому подтверждение.

Мишка ушел от меня так же легко, как я когда-то — от своей матери. Мать кричала и звала вернуться, но я ушел и не вернулся, так же, как ушел и не вернулся Мишка, несмотря на все мои крики. Но неправда, что я повторил сейчас то, что когда-то мне самому было омерзительно и стыдно слышать. Неправда.

И тогда, и сейчас я защищался от лжи. Тогда — от лжи национальности, сейчас — от лжи Бога.

Национальность пришла от племени, а племя — от стада. Инстинкт стада, инстинкт зверя и инстинкт национальной особости — вещи, совершенно идентичные.

Моей мамочке задуматься об этом было недосуг, да и не под силу, а вот какому-нибудь мудреному кафедральному очкарику — не мешало бы.

Национальность пришла от стада и стадом воняет.

Тем же подкопытным дерьмом несет от всех ваших, господа, национальных гордынь и национальных святынь.

Чем выше пафос, тем острее вонь.

Начинаю с нуля. Меня еще нет. Я еще не родился. Я еще не знаю, что это такое: родиться.

Я там, в маминых потемках. Сгусток слизи и крови. Клок мяса. Вокруг мокрая едкая тьма. Выпадаю из нее.

Куда?

На землю, на волю, на свет. Туда же, куда и ты.

И слышу:

— Ты еврей.

— А ты?

— А я русский.

— Что это значит?

— То и значит. Я горжусь.

— А я?

— И ты гордись.

— Чем?

— Тем, что ты еврей.

— А ты чем?

— А я тем, что я русский.

— Но в чем же твоя заслуга? Ты выпал из тьмы — и все.

— И все?

— И все. Ты ничего себе предварительно не заказывал, не выбирал. Гордиться-то чем?

Национальность пришла от племени, а племя — от стада. Инстинкт стада, инстинкт зверя и инстинкт национальной особости — одно и то же, потому что в некоторой освобожденной от метафоры парадигме обнаруживают в себе всего одно-единственное значение: значение копыта.

Наша культура в самой своей материи богокопытна.

Все остальное в ней — следствие изощренного ума эту материю скрыть. Так появлются ярлык и имя — язык познания и моральный окрик. Крик о спасении.

Ягненок вареный — не столько вопрос вкуса и возможностей организма, сколько вопрос камуфляжа.

Мы культурные люди. Мы горды и застенчивы. Мы стесняемся наших органов выделения и выставляем напоказ наши органы поглощения.

Рот и задница — вещи разные, но то и другое — обозначения нутра и зверя, осуществление одноклеточного рефлекса, который и есть — мы. При этом и поцелуй, и песня, и высокая молитва — прямая услада клетке в той же мере, что и кусок сочной говядины. И если у одних рот находится в большем приближении к заду, чем у других, то тут уж ничего не поделаешь — природа не терпит однообразия точно так же, как мы — скуки.