Лев Ленчик - Свадьба

Смешно, конечно.

И гости мои, как водится в таких случаях, немедленно ударились в зубоскальство. Куда ты нас притащил, лужа, а не озеро, курам на смех.

— Ах, — сказал Гриша, — они же законченные дураки. Такое озеро, а людям поплавать негде.

— Что же в этом удивительного, — невозмутимо подхватывает Семен, — это же ваша хваленная Америчка.

Он произносит амэрычка , чтобы ни у кого не осталось сомнения, что он имеет в виду. А имеет он в виду, что у нас в Израиле такой глупости не встретишь.

Вообще говоря, и он, и мама, и Циля по любому поводу, к месту ли, не к месту, всегда не забывают вставить это сакраментальное «а у нас…» А у нас все разумно и правильно! Мы пьем кофе так-то. Мы любим есть арбуз так-то. У нас это не принято. Мы так не делаем.

Можно слышать это раз, другой, но по двести же раз на день — извините. У Пастернака в «Живаго» есть один врач-еврей, в уста которого вложен длинный монолог насчет того, что мы, евреи, такие-сякие, произведя из своего тела Христа — первую в истории ипостась личности — и отринув ее, тем самым на веки вечные оставили себя в состоянии толпы. Помню, как во время чтения и долгое время после злила меня эта дикая и совершенно ложная идейка. В том-то и дело, что еврейское «я» всегда по-особому гипертрофированно и раздражительно для окружающих. Каждый еврей — хухым, один умнее другого. Не зря говорят, в Израиле три миллиона евреев и три миллиона президентов. Какой-то шутник распустил даже слух о том, что в израильском аэропорту вас встречает плакат: «Не думай, что ты умнее всех: здесь все евреи».

Одним словом, сильно покоробил меня пастернаковский выпад, причем вспоминается он, почему-то не тогда, когда читаю Шафаревича или Гитлера, которые тоже стояли на том, что евреи напрочь лишены личностного, творческого начала, а именно тогда, когда встречаюсь со своей израильской родней.

— Мама, почему непременно мы ? Ты можешь любить кофе с молоком, Циля — молоко без кофе, а Сема — кофе без молока. Откуда мы ?

— Нет, мой дорогой сыночек. Ты-таки а гройсер хухым, но весь Израиль пьет кофе только с молоком, потому что так мягче и вкуснее.

Вот и поспорь, пойди, с Пастернаком, который отрезал от себя свое еврейство раз и навсегда, и ни одной строчкой, ни одной запятой, ни духом, ни слухом ни в одном стихе, насколько мне известно, об этом не заикнулся. Вроде бы, он сам — никакой не еврей. Видимо, жажда принадлежать к господствующему большинству не заказана даже гению. Так ребенок инстинктивно выбирает всегда команду красивых и отважных, команду победителей, причем не просто выбирает, но непременно отождествляет себя с ней. Инстинкт стада — детский инстинкт, наиболее глубокий и безрассудный. Правда, в зрелом возрасте в него, в большей или меньшей мере, в зависимости от качеств особи и обстоятельств, вкрапляются весьма рациональные, чаще всего, меркантильные мотивы.

Но был ли великий поэт личностью при этом? Ведь Христа он, вроде бы, не принял, как не приняли озера (оставим великих в покое) наши дорогие гости. Правда, не надолго. Поупражнявшись в острословии, в воду все-таки они пошли. Нинуля, словно предчувствуя ропот, предусмотрительно мячик для них припасла. Нате, развлекайтесь, только не скулите. Благодать.

Купаемся, плаваем, фыркаем, мячиком искусно перебрасываемся, как вдруг — я, очевидно, первым его заметил — полицейский. Стоит у самой воды и рукой машет — на берег нас зовет. Купаться — напоминает — в отсутствии спасателя воспрещено. Штраф. Какой штраф?..

Мы все уже на берегу, окружили его, реплики подаем. Какой штраф? Свадьба, мы вот все из Советского Союза, друзья детства, сын женится. Стоит, слушает. С интересом даже. Молодой, красивый — белокурая бестия! — глаза голубые, волосы русые, стройный, подтянутый. Поначалу хотел всем штраф вкатить, но свадьба — смягчается — оштрафует только хозяина.

Поплелись к машине. Я ему права водителя подал — в Америке единственный документ на все случаи жизни. Он все, как полагается, переписал в квитанцию, расписался, пожелал счастливой свадьбы — и убрался на своем новеньком желто-голубом Каприз Классике.

Квитанция пошла по рукам. В ней мне предлагался выбор: либо явиться в суд такого-то, либо признать себя виновным (в квитанции для этого квадратик для крестика) и тогда в течение двухнедельного срока отправить чек на 50 долларов в местное сельпо (указывается точный адрес).

Вот такое мелкое происшествие с самого утра. Не жалко было этих пятидесяти долларов (хотя тоже на улице не валяются), но досада, что вот так нелепо начался день, бередила довольно ощутимо. Плохая примета.

Америку захлестнула эпидемия судебных процессов над администрациями парков, лыжных баз, пляжей и всяких других общественных мест.

Например, пойдет бабушка с внучком в парк, внучек побежит, споткнется, упадет и нос разобьет — порядок, бабушку находит поднаторелый адвокат — и в суд. На администрацию, конечно. Платите, мол, компенсацию за разбитый носик. Адвокату — сорок процентов, бабушке с внучком — шестьдесят. Довольно часто приличная сумма получается. После нескольких таких ушибленных носиков — парки, пляжи и другие заведения вылетают в трубу, ибо не в состоянии платить за страховку будущих посетителей. С каждым новым ушибленным носом страховые компании увеличивают страховую плату с грабительской бесцеремонностью. Отсюда и предельно строгие правила поведения в рискованных для жизни местах.

В Америке может тащить в суд любой любого за любой ущерб, мнимый или реальный. Если в вашем доме ваш дружок хлебнул лишнего и по дороге к себе домой с ним что-то стряслось — будьте добры отвечайте перед судом. Так выглядит демократия в действии. На все случаи жизни у вас должны быть хорошие страховки и хороший адвокат. Не мудрено поэтому, что львиная доля американского богатства сосредоточена в сейфах страховых компаний и адвокатских контор. И те, и другие, сражаясь друг с другом, стоят на страже ваших интересов и прав.

Передемократились — самое подходящее словечко, которое приходит на ум для обозначения всех этих занятных и заклятых демократических штучек-дрючек.

В вопросах защиты индивидуализма и частной жизни, в сфере технического прогресса и житейских удобств Америка, вне сомнений, где-то в веке двадцать пятом, а если вглядеться в характер массового сознания, стадных чувственных бдений и порывов — не иначе, как густое неодолимое средневековье, бабизм-ягизм в наши дни.

На более объективном языке, вне брюзжания и эмоциональных наскоков, — Америка — страна рекордов.

В Америке дождь — самый мокрый, а снег — самый белый.

Национальный баскетбольный турнир официально проходит здесь не иначе, как Всемирный, хотя ни одной зарубежной команды в нем нет. Просто в нем участвуют самые лучшие игроки мира.