Альбер Коэн - Любовь властелина

Она так бы и продолжала свой панегирик королевским душам и наследным сердцам, если бы папаша Дэм не зашел в комнату, задыхаясь под тяжестью сумок, и не объявил, что прибыло такси.

Застегнув на все пуговицы свой новый смокинг, он вошел к ней и застал ее перед зеркалом; в вечернем платье она была неотразима. Он отвесил ей шутливый поклон.

— Мое почтение, благородная госпожа. Ну вот, все в порядке. Мой багаж зарегистрирован на двенадцать пятьдесят. Скажи, здорово я придумал поехать на вокзал заранее, а? Теперь я могу быть спокойным. Ты понимаешь, мне не хотелось оставлять на последний момент всю эту регистрацию. Тип, который занимается багажом, стал набивать себе цену и важничать, говорить мне, что я слишком рано пришел и всякое такое. Я сказал ему просто — Лига Наций, и он заткнулся. На таможне они тоже ничего не будут открывать, я им покажу карту с дипломатическим статусом, и они будут сражены наповал. Ах, я еще забыл тебе сказать. Знаешь, я застраховал багаж. Мне кажется, я правильно поступил. В конце концов, две тысячи — не бог весть сколько. Это стоило мне пятнадцать франков, но зато я спокоен. И конечно же я не отпустил такси. Оно ждет внизу, я сказал шоферу, что мы сейчас спустимся. Представь себе, тот же водитель, что отвозил Папулю с Мамулей. Да, потому что, когда я приехал на вокзал, они вылезали из машины, и я его как раз поймал, повезло мне, машин на вокзале больше не было, и как раз мой носильщик взял багаж Мамули и Папули. Ничего себе совпадение, а? Дорогая, я никак не успокоюсь, не приду в себя от мысли, что ты с сегодняшней ночи будешь здесь в доме одна-одинешенька столько месяцев. Только домработница, и та появляется лишь по утрам. Что меня больше всего заботит, так это ночи. Скажи, дорогая, ты будешь закрывать как следует ставни вечером, а? И дверь не только на ключ, но и на все задвижки, а? Скажи, ты мне обещаешь, а?

— Обещаю, (а? — прошептала она неслышно).

— Ух ты, скажи пожалуйста, уже семь тридцать пять! Уже очень поздно. Идем, а? Лучше уж прийти заранее, чем опоздать. Если немного опаздываешь, можно в холле подождать. Да, не забудь взять с собой свой новый портсигар, красивый, а? Ну ты помнишь, массивный, золотой, самый лучший во всем ювелирном магазине. Ты довольна, что я тебе его купил?

— Да, довольна, — ответила она, поправляя прядь челки.

— Ну что, спускаемся, а?

— Да, вскоре, — сказала она, не отводя глаз от своего отражения.

— Ты великолепна, сама же знаешь, — заметил он, тщетно пытаясь положить конец этому процессу самосозерцания. — Мне кажется, тебе не хватает только чуть-чуть губной помады.

— Я не люблю помаду. Никогда не крашу губы.

— Но в виде исключения, дорогая, поскольку мы идем в гости. Совсем немного помады.

— У меня ее, кстати, даже и нет.

— А я это предвидел, дорогая. Я тебе купил несколько разных помад, чтобы ты могла выбрать оттенок, который тебе понравится. Вот они.

— Нет, спасибо. Это платье слишком обтягивает бедра.

— Нисколько, дорогая.

— И вообще, это платье для танцев, для бала, а не для ужина.

— Это не важно, оно ведь такое красивое. Ты его еще ни разу не надевала. Жалко, оно ведь так тебе идет.

— Оно меня стесняет.

— Почему же?

— Слишком большое декольте. Неприлично.

— Да ну что ты, вовсе нет, оно не больше декольтировано, чем любое другое платье с декольте, у тебя вполне одетый вид, точно.

— Хорошо, я буду в неприличном, раз ты приказываешь.

— Ты сногсшибательно выглядишь в этом платье, — сказал он, рассчитывая исправить ей настроение.

Она не услышала, занятая перед зеркалом молчаливыми женскими манипуляциями — то подойдет, то отойдет, то бесполезно положит руки на пояс, то выставит ногу в туфельке вперед, чуть-чуть приподняв платье, — сдвинув брови, шевеля губами, размышляя, не лучше ли будет чуть короче, молча делая вывод о том, что нет, вот такая длина — это именно то что надо, да, точно. Он заметил, что она без чулок, и благоразумно решил ничего ей не говорить. Главное — не опоздать в «Ритц». Да и ноги у нее такие гладкие, что босс вряд ли что-то заметит. Во всяком случае, она потрясающе выглядит в этом платье и к тому же уже готова к выходу, это главное. Новый эпитет возник у него в голове, и он им немедленно воспользовался:

— Ты царственна, знаешь.

— Моя грудь наполовину открыта, — сказала она, по-прежнему стоя к нему спиной, но обращаясь к его отражению к зеркале. — Только соски прикрыты. Тебя это не смущает?

— Но, дорогая, как так наполовину, грудь открыта едва ли на треть.

— Если я наклонюсь, наполовину.

— А ты не наклоняйся. И потом, так принято, на вечерних платьях всегда большое декольте.

— А если было бы принято открывать грудь целиком, ты бы тоже не имел ничего против? — спросила она, пронзив его в зеркале прямым, жестким, совершенно мужским взглядом.

— Но во имя всего святого, чего ты добиваешься?

— Правды. Хочешь, я оголю грудь перед этим господином?

— Ариадна! — вскричал он в ужасе. — Почему ты говоришь о подобном кошмаре?

— Ладно, покажем ему только верхнюю часть, — заключила она. — Общепринятую и приличную часть.

Он замолчал, опустил глаза. Почему она продолжает в упор смотреть на него? Боже мой, на балах самые знаменитые светские дамы всегда с декольте. Что делать? Лучше всего сменить тему, тем более что уже семь сорок две.

— Спускаемся, дорогая? Уже пора.

— Я спускаюсь, оснащенная своими двумя полушариями.

— Скажи, ты будешь любезна с ним? — спросил он, нарочито кашлянув.

— Что ты хочешь, чтобы я ему сделала?

— Будь всего лишь немного любезней, вот и все, участвуй в беседе, в общем, будь вежливой.

— Очевидно, нет, я не пойду, — улыбнулась она зеркалу.

И, взметнув подол платья, внезапно обернулась. С открытым ртом он смотрел на нее, лицо его пошло пятнами. Две тысячи франков, в две тысячи франков обошелся ему этот портсигар, а она его так подводит!

— Но почему, Боже милостивый, почему?

— Потому, что мне не хочется быть любезной.

— Дорогая, я тебя умоляю! Послушай, не порть мне этот ужин! Как я буду выглядеть, если приду один? Дорогая, на карту поставлена вся моя карьера! Без четырнадцати восемь, не наноси мне удар в последнюю минуту! Во имя неба, сжалься! Приди в себя!

Она рассматривала этого слегка бородатого человечка в слишком уж обтягивающем смокинге, который умолял ее с рыданием в голосе, явно наигранным, который ломал руки и кривил нижнюю губу, как ребенок, готовый заплакать.

— Я никуда не пойду, — повторила она и с тем же лихим взмахом платья повернулась обратно к зеркалу. — Вперед, поспеши, а то ты опоздаешь, и этот господин будет бранить тебя! Вперед, иди заводить дружеские отношения, иди, чтоб тебя хлопали по спине, очень сильно, как ты любишь, это же человеческий контакт! Иди шептать ему, что ты засиделся, и смотреть на него безумными глазами!