Алексей Бакулин - Июль, июнь, май

По-моему, поначалу боялся не Славик, боялась комиссия, но теперь всё повернулось иначе: Славик хоть и смеялся-смеялся, однако глаза его слегка потемнели, дружина же менеджеров оттаяла и легкомысленно веселилась; они обнимали Петровну все вчетвером, хлопали её по чему попало, целовали с двух сторон в щёчки… Петровна угрюмо, потаённо ликовала. Я вернулся домой и ещё пять дней прожил в полном одиночестве.

Был День города: первое воскресенье июля. С утра Славик позвонил мне и попросил прийти в парк: будет концерт и на нём выступит Петровна, — впервые перед большой публикой. Я тотчас вышел на улицу. Мирные граждане потихоньку поспешали к Песочному парку, где и должны были состояться главные торжества. Туда же Славик увёз на своём Опеле Петровну. Я пошёл следом, пешком. Над летними улицами невнятно грохотала трансляция концерта из Песочного парка: ансамбль народной песни и пляски «Свиряночка» звонко пел что-то жалостное.

На подходах к парку я безошибочно углядел в толпе знакомую фигурку: в белом, чересчур нарядном для улицы платье впереди меня шла Тома Калинкина. Лёгкая и гибкая. Стремительная и вальяжная. Мне вдруг стало нестерпимо душно, и я шумно, глубоко вдохнул воздух — тёплый, полный одновременно и запаха парковых сосен, и бензинных выхлопов с соседнего шоссе. Тома, словно услышав мой вздох, обернулась, глянула на меня остренько, узнала и помахала ручкой. Нет, более того: она остановилась, подождала, пока я с ней поравняюсь, подарила меня ещё одной доброжелательной улыбкой и вопросом:

— А!.. И вы здесь!

— Ага, — ответил я глубокомысленно.

— На концерт идёте?

— Да.

Я подумал и спросил:

— А что же вы не со Славиком… э-э-э… с Владиславом? Что же он вас не подвёз?

— Да ну его! — рассмеялась Тома. — Он меня совсем позабыл, позабросил. Всё дела, дела… Шоу-бизнес! Вы не знаете, что у него за новые идеи?..

— А вы разве не знаете? Он вам не говорил?

— Да никогда он мне ничего не говорит! Расскажите хоть вы!

— Ну… это… Он тут самородок нашёл… то есть… я хотел сказать, народный талант… Певица одна… Хочет её раскрутить…

Она задумалась и, наконец, серьёзно сказала:

— Вообще, это правильно. Народная музыка сейчас хорошо идёт. Устали все от попсы. Молодец, Славка, всё-таки есть у него чутьё.

Через высокие, голубые, сваренные из чугунных труб ворота мы вошли в Песочный парк. Парк этот — обширный песчаный холм, густо поросший соснами, на самой вершине которого устроена была ещё годах в 50-х деревянная эстрада со сталинскими дорическими колоннами, и рядами спартанских — без спинок — скамеек. Сейчас свободных мест на этих скамейках не было, да и вокруг стояла плотная толпа зрителей. В этой толпе я увидел и незабвенного товарища Рулецкого. Он стоял, одетый по гражданке: не в чёрной кожаной косухе, а в беленькой рубашечке с коротким рукавом, в скромненьких брючках от старого костюма… Стоял, руки в карманы, и грустно смотрел на сцену. Что-то такое изменилось в его взгляде: сейчас он не корчил из себя бандюка, и не светился от любви, — сейчас в его глазах читалась усталая умудрённость… Даже просто мудрость… Не Рулецкий, а какой-то Борух Спиноза! Что за народ, я поражаюсь… В голове — две извилины с половиной, а таким мыслителем смотрит, — куда нам, грешным!..

— О-о! Вам здесь не уместиться! — протянула Тома, оглядев толпу зрителей. — Идёмте со мной за кулисы.

Я радостно кивнул, но потом сообразил, что за кулисами сидит Славик, а в его присутствии я смотреть на Тому не могу.

— Нет уж, — сказал я, — мы уж тут как-нибудь… на свежем воздухе…

Но она уже улетела вперёд. Метров через пятьдесят она заметила моё отсутствие, растерянно оглянулась, но, не найдя меня, тотчас успокоилась и полетела дальше. Я кое-как втиснулся в развилку кривого ствола низкорослой сосны и с этого места стал наблюдать за тем, что происходит на сцене. А на сцене девушки в красно-золотых сарафанах гуськом семенили за кулисы. Народ громко хлопал: у нас любили «Свиряночку». Последняя плясунья ещё не скрылась с глаз, а к зрителям уже выходил Славик, одетый буднично, в белых джинсах и клетчатой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Не успев дойти до микрофона, он начал говорить:

— Так! Это нам танцевали, а сейчас нам споют! Друзья дорогие, певица начинающая, трусит феноменально! — вы уж её поддержите…

Все тотчас великодушно захлопали, но Славик продолжал:

— Да подождите, не сейчас! Её ещё на сцене нет! Это всего лишь я, — прошу не путать! Вот сейчас она выйдет… вот сейчас, сию секунду… и вот тогда уж поаплодируйте как следует! А главное, не надо болтать, пока она поёт! Это к вам, молодые люди, относится, да… Человек впервые выступает, — сделайте так, чтобы это выступление было самым счастливым воспоминанием в её жизни! Она бы и сама вас об этом попросила, но стесняется, бедная, поэтому я и вынужден за неё распинаться… Короче, встречайте!.. АЛИНА АПОЛЛОНОВА! Прошу, прошу…

В общем, ничего особенного он не сказал, и держался не особенно артистично, но что-то в нём было такое внушительное, что любое слово, сорвавшееся с его уст, доходило зрителям до самых печёнок. Все сразу как-то подтянулись, глянули друг на друга со значением и приготовились слушать.

А что за Алина Аполлонова? В первый момент я вообразил было, что это какая-то престарелая труженица областной эстрады, а потом-то понял! Это они Шурку так обозвали: Александру сократили до Алины, а фамилию произвели от Аполлона Григорьева. И вот она сама выходит в длинном, тёмном платье, густо нарумяненная по бледным щекам, улыбающаяся с некоторым ехидством, дескать: нате-ка, выкусите, не ждали меня, — а я вот она!

Она размашисто подошла к микрофону, цапнула его на лету, словно мышку сова и, не дожидаясь гитары (Пупсик только ещё высунул нос из-за кулис) запела «Очи чёрные». Народ, несколько напуганный славиковой речью, заметно приободрился: всё же звучало нечто знакомое.

Что и говорить: пела Петровна хорошо, — только сейчас я в этом убедился в полной мере. Не то чтобы это профессиональное пение, — откуда профессионализму-то взяться? — но именно это и привлекало: и то, что держалась она слегка скованно, и то, что голос у неё немного дрожал, и то, что за всем этим смущением чувствовалась настоящая страсть, которая просто боится развернуться в полную силу. Где-то к середине песни робость ушла, и закончила Петровна просто замечательно. Обрадованный народ щедро похлопал певице, думая, что на этом всё и кончится. Но вышло не так. Петровна тут же завела следующую песню, — тот самый романс, который я уже слышал в ДК, — потом ещё одну, потом и третью; не без удивления узнал я в них заумные стихи из моего жёлтого западно-европейского сборника. Публика, в общем, в претензии не была, я тоже слушал с удовольствием и параллельно пытался разгадать загадку, всё время мучившую меня в Песочном парке: куда деваются опавшие сосновые иглы и шишки, почему песок под соснами всегда чист, — ведь за столько лет должны же были скопиться целые горы хвойного перегноя. Кто мне это объяснит? Покамест никто не сумел…