Мо Янь - Страна вина

— Вы никогда не должны забывать, что это маленькое животное в человеческом облике.

Только она произнесла эти слова, как маленькое животное в человеческом облике перевернулось. Студенты, оторопев, сдавленно ахнули. Все, в том числе и я, подумали, что малыш пытается сесть. К счастью, это не так: он лишь повернулся, и по аудитории разносится его сладкое похрапывание — негромкое и ровное. Круглое, пухленькое, румяное личико обращено в сторону студентов. И в мою, естественно. Мы четко видим перед собой красивого и здорового маленького мальчика с черными волосиками, длинными ресницами, маленьким носиком, похожим на дольку чеснока, и розовыми губками. Он причмокивает этими губками, словно сосет во сне конфету. Я женат три года, но детей у нас нет, и ребенок мне так понравился, что захотелось подбежать к этому малышу, расцеловать его личико и пупок, потрогать маленькую пипиську, куснуть маленькие ножки. Ножки пухленькие, со складочками там, где нога переходит в ступню. По тому, с каким восторгом смотрят на него студенты, особенно студентки, я догадываюсь о переполняющей их души нежной любви — любви к этому маленькому человечку. В это время ровное похрапывание мальчугана заглушает снова раздавшийся в аудитории голос тещи, в котором вдруг зазвучали холодные нотки:

— Хочу четко донести до вас эту мысль: непременно искорените в душе нездоровые эмоции. Иначе мы не сможем продолжить занятие. — Схватив ребенка за руку, она поворачивает его на сто восемьдесят градусов, лицом в сторону аквариума с утконосами, а попой к студентам. — Он не человек, — говорит она, ткнув его в попу. — Не человек.

Словно протестуя против этих слов, мальчуган пукает, да так громко, что это никак не соотносится с его размерами. Студенты замирают, переглядываясь между собой секунд десять, а потом по аудитории раскатывается взрыв смеха. Теща изо всех сил сдерживается, но в конце концов не выдерживает и хохочет вслед за студентами.

Она стучит по столу, стараясь утихомирить присутствующих.

— От этих маленьких негодников можно ожидать чего угодно, — замечает она. Студенты снова смеются, но она пресекает смех: — Посмеялись, и будет. Это у вас самое важное занятие за все четыре года обучения. Если вы овладеете искусством приготовления «мясного» ребенка, вам нечего бояться, где бы вы ни оказались. Вы разве не хотите уехать за границу? Научиться готовить блюда такого уровня все равно что получить постоянную визу. Перед вами не устоит ни один иностранец, будь то янки, немчура или любой другой.

Похоже, ее слова достигли цели, потому что студенты вновь сосредоточиваются, берут свои ручки, прижимают рукой тетради и устремляют взгляды на тещу.

— «Мясной» ребенок находится в состоянии сна, и что бы мы ни делали, он все равно ничего не чувствует, тем более не может оказать сопротивление. Он все время пребывает в глубоком, счастливом сне.

Она машет рукой, и обе женщины в белом, стоявшие в углу, ожидая указаний, подходят и начинают помогать ей. «Мясного» ребенка помещают на специальную подставку в форме птичьей клетки с крюком наверху. За него клетку можно подвесить к кольцу над разделочной доской, что и сделали помощницы в белом. Все тело «мясного» ребенка в клетке, и лишь пухлая белая ножка свешивается с подставки — выглядит это исключительно мило.

— Первое, что надо сделать, — объясняет теща, — это дать крови стечь. Должна заметить, одно время некоторые считали, что если этого не делать, от «мясного» ребенка исходит более приятный запах и повышается пищевая ценность. Их основным аргументом было то, что при приготовлении блюд из собачатины корейцы не выпускают кровь совсем. После неоднократных проб и сравнений мы пришли к выводу, что аромат от «мясного» ребенка, из которого выпустили кровь, намного превосходит запах от «мясного» ребенка, с которым эта процедура не проводилась. Цель проста: чем тщательнее выпущена кровь, тем лучше цвет мяса. Если кровь выпустить не до конца, готовый продукт приобретает более темный цвет и довольно резкий запах. Поэтому нельзя недооценивать эту процедуру.

Протянув руку, теща берет ребенка за ножку. Тот что-то бормочет в своей клетке, и студенты прислушиваются, пытаясь понять, что он сказал.

— Выберите место надреза, — продолжает теща, — с тем чтобы максимально сохранить целостность «мясного» ребенка. Обычно надрез делается на ступне и выявляется артерия, которую потом перерезают, чтобы начался отток крови.

Тут в ее руке сверкнул серебром нож в форме ивового листа, направленный на ножку ребенка… Я зажмуриваюсь, и мне кажется, что я слышу громкий плач мальчугана из клетки, в то время как под грохот отодвигаемых столов и стульев студенты с громкими воплями устремляются прочь из аудитории. Открыв глаза, я понимаю, что все это мне лишь привиделось. «Мясной» ребенок не плачет и не кричит, и на ножке у него уже сделан надрез. Свисающие нитью драгоценных камней алые капли крови вкупе с подставленной под ножку стеклянной посудиной создают какую-то странно красивую картину. В аудитории необычайно тихо. Все студенты — юноши и девушки — с округлившимися глазами смотрят, не отрываясь, на ребенка и на вытекающую из ножки кровь. На ногу и на кровь под ней направлена и камера городского телеканала, под ярким светом капли крови поблескивают, как хрусталь. Постепенно я начинаю различать тяжелое и глубокое, словно накатывающий на берег прибой, дыхание студентов и звонкие, приятные слуху звуки капающей в стеклянную посудину крови, похожие на журчание ручейка, бегущего в глубоком ущелье.

— Полностью кровь «мясного» ребенка вытечет где-то через полчаса, — раздается голос тещи. — Второй этап состоит в том, чтобы изъять внутренности, не повредив их. Третий — это удаление волосяного покрова с помощью горячей воды, температура не ниже семидесяти градусов Цельсия…

Честно говоря, не хочется дальше описывать урок кулинарного искусства, который проводит моя теща, тоскливый и тошнотворный. «Приближается вечер, — думаю я, — и пора разогреть алкоголем переполненный необычными мыслями мозг кандидата виноведения, чтобы потом продумать рассказ под названием „Ласточкины гнезда“, а не тратить свой талант на банкеты людоедов».

Слова шоферицы как ножом полоснули по сердцу. Схватившись за грудь, словно влюбленный юноша, он страдальчески согнулся пополам. Взгляд упал на ее розовые ноги — еще более подвижные, чем руки, — которыми она елозила туда-сюда по ковру. Сердце захлестнула злоба.

— Шлюха! — процедил он сквозь зубы, повернулся и пошел к двери.

— Куда же ты, клиент! — заорала она. — Обманул женщину, кто ты после этого!