Мо Янь - Страна вина

Полузастывшие капли дождя освежающе хлестали по щекам, словно коготки котенка, царапающие зудящее место. Он чувствовал, что лицо горит, и вспомнил, как лупил себя, словно киношный негодяй. Щеки снова занемели, а потом их опять стало жечь. И тут перед глазами возникло свирепое лицо шоферицы. Оно раскачивалось из стороны в сторону, и он никак не мог избавиться от этого наваждения. Потом вместо свирепого лица появилось милое: оно тоже раскачивалось перед глазами, и его тоже было не прогнать. Потом шоферица представилась ему бок о бок с Юй Ичи, нахлынули злость и ревность, которые смешались и, как прокисшее вино, стали отравлять душу. Не совсем еще прояснившимся сознанием он понял: случилось самое скверное, что могло произойти, — он уже полюбил этого дьявола в женском обличье и теперь они связаны одной нитью.

Кулак раз за разом опускался на каменную стену кладбища — или это был мемориал памяти павших революционных борцов.

— Шлюха! Шлюха! — выводил он на все лады. — Шлюха вонючая! За юань из штанов выпрыгнет, шлюха поганая! — Из-за режущей боли в руке душевная боль утихла; он сжал другой кулак и с силой ударил в стену. А потом стал биться в нее лбом.

Луч яркого света выхватил его из темноты. Подступили двое полицейских из ночного патруля:

— Ты чем это занимаешься?

Медленно обернувшись, он прикрыл глаза рукой. Язык не ворочался, он понял, что не в состоянии говорить.

— Обыщи его.

— Чего его обыскивать! Псих какой-то.

— Чтобы не шуметь, понял?

— Двигай-ка домой. Будешь безобразничать — отведем в отделение!

Полицейские ушли, оставив его в непроглядном мраке. Было холодно и хотелось есть. Голова раскалывалась от боли. В темноте вернулось соображение, и вопросы полицейских заставили его вспомнить о своем славном прошлом. «Кто я такой? Я — Дин Гоуэр, известный следователь провинциальной прокуратуры. Дин Гоуэр мужчина не молодой, он уже повалялся на славу в любовных гнездышках и не должен сходить с ума из-за бабы, переспавшей с карликом».

— Дичь полная! — негромко пробормотал он, доставая носовой платок, чтобы остановить выступившую на лбу кровь. Потом сплюнул несколько раз кровавой слюной. — Если о том, что я выделывал сегодня, узнают на работе, у братишек от смеха все передние зубы повыпадают. — Он похлопал по пояснице, убедился, что стальная хлопушка на месте, и на душе полегчало. «Вперед, надо найти гостиницу, перекусить, отдохнуть ночку, а завтра — за работу, не успокоюсь, пока не ухвачу всю эту шайку за хвост». Он приказал себе идти и не оглядываться, оставив позади ресторан «Пол-аршина» со всей его чертовщиной.

Следователь двинулся в темноту проулка, но не успел сделать и шага, как поскользнулся и упал, звонко стукнувшись затылком. Опершись руками о землю, почувствовал, какая она холодная и скользкая. Осторожно поднялся и, пошатываясь, побрел дальше. Дорога неровная, заледеневшая, идти невероятно трудно. В жизни по такой не ходил. Когда он нечаянно оглянулся, яркий свет огней ресторана резанул глаза и пронзил сердце. Словно сраженный пулей дикий зверь, он со стоном рухнул на землю, в мозгу заплясали синие искорки, кровь прилила к голове, и череп раздулся, как воздушный шарик, готовый в любую секунду лопнуть. Рот от боли раскрылся, и вырвавшийся из глотки вой со стуком покатился по булыжникам проулка, словно деревянное колесо повозки водовоза. Под воздействием этого звука он непроизвольно покатился и сам. Он катился, чтобы догнать это колесо, откатывался, чтобы не попасть под него, при этом в деревянное колесо превратилось и его тело, слившись воедино с тем, другим. Он со стуком катился вместе с колесом, и мостовая, каменные стены, люди, строения — все вокруг вращалось, переворачивалось на триста шестьдесят градусов, и этому вращению не было конца. В поясницу упиралось что-то твердое, причиняя невыносимую боль. «Пистолет!» — вспомнил он. Когда он вытащил его, ощутив знакомые контуры рукоятки, сердце бешено забилось и перед глазами пронеслись славные дела прошлого. «Как ты мог опуститься до такого, Дин Гоуэр? Валяешься в грязи, словно пьяница, в кучу городского мусора превратился из-за какой-то бабы, переспавшей с карликом. Стоит ли она того? Конечно же нет! Давай, поднимайся, вставай на ноги, будь мужчиной!» Опершись руками, он встал. Страшно кружилась голова. Перед глазами вновь оказались огни ресторана «Пол-аршина», опять этот соблазн. Стоит глянуть на них, как в голове начинают плясать зеленые искорки и свет сознания гаснет. Он заставил себя не смотреть на эти гнусные огни: их свет олицетворял наркотики и похоть, чудовищные преступления, притягательные, как огромный омут, где человек лишь малая травинка на берегу. Приставив дуло пистолета к бедру, он крутнул им, чтобы резкой болью разогнать мятущиеся мысли, и со стоном зашагал в темноту.

Погруженному во мрак проулку, казалось, не будет конца. Фонарей нет, лишь тусклый свет звезд обозначал каменные стены по сторонам. Снег с дождем падал в темноте все гуще, с таинственным и волнующим звуком. По этому звуку он догадался о кроющихся за каменными стенами бесчисленных зеленеющих соснах и изумрудных кипарисах, которые символизируют бесчисленных героев, отдавших когда-то свои жизни за этот городок. «Десятки тысяч героев отдали жизнь ради блага народа, так есть ли трудность, которую не преодолеть живым?» Когда он произнес про себя эту, чуть измененную, всем известную цитату, [157] Цитата из Мао Цзэдуна. боль в душе подутихла. Огни ресторана скрылись за встававшими одно за другим зданиями, переполнявшие голову мысли заставили забыть о зажатом между каменными стенами проулке, время летело быстро, чернота ночи стремительно катилась вперед среди хаоса звуков холодного дождя; таинственности погруженному в ночь городку добавлял глухой собачий лай — так, незаметно для себя, следователь выбрался с булыжной мостовой проулка и, подобно мотыльку, устремился к шипящему газовому фонарю.

В круге света от фонаря стояло коромысло продавца хуньтуня — супа с клецками. Угли в печурке отбрасывали золотистые отсветы, от потрескивающих дров отлетали горящие искорки, разносился аромат жареных бобов, и было слышно, как в котле побулькивают клецки, соблазняя запахом, перед которым невозможно устоять. Он даже не помнил, когда последний раз ел. Живот скрутило, оттуда донеслось громкое бурчание, ноги стали как резиновые и не держали, он весь передернулся, на лбу выступили капли пота, и он рухнул перед продавцом как подкошенный.

— Мне бы клецок, почтенный, — проговорил он, когда старик-продавец поднимал его под руки.

Продавец усадил его на раскладной стульчик и поднес чашку супа. Взяв чашку и ложку и не чувствуя, горячий суп или холодный, следователь проглотил всё одним махом. Но чувство голода лишь усилилось. Он не ощутил сытости даже после того, как съел четыре чашки подряд, но стоило ему наклониться, как одна клецка вылетела наружу.