Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

— Да нет, отчего же, все это предсказуемо, — сказал Джефф. — Ты всегда должна внести свою ложку дегтя, ввернуть атеистическую шпильку…

— Я это делаю исключительно потому, что ты прикрываешься своей христианской верой, как щитом, и ведешь себя так, будто знаешь ответы на все вопросы… что, увы, не так.

— Хорошо, Ханна, — сказал Дэн, — достаточно…

— Нет, не достаточно, потому что снова, вместо того чтобы объединиться как одна семья, мы готовы вцепиться друг другу в глотки. И все твоя абсурдная набожность…

— Я даже слушать это не хочу, — сказал Джефф. — Ты запутала ситуацию своими неуместными комментариями до такой степени, что Шэннон поставила ультиматум: если ты не откажешься от своих слов, внуков ты в ближайшем будущем не увидишь.

Я в шоке уставилась на него:

— Ты не посмеешь это сделать.

— Еще как посмею.

— Ты разлучишь своих родителей с их внуками только потому, что не согласен с моими высказываниями об аборте?

— На отца этот запрет не распространяется, — сказал Джефф.

В моем взгляде смешались удивление и презрение, когда я спросила:

— Ты сам-то слышал, что сказал, Джефф?

— Шэннон считает, что ты оказываешь на детей плохое влияние.

— На двухлетнего и четырехлетнего? И чтобы я могла сказать такое своим внукам…

— Это твой выбор, — отрезал Джефф.

— Нет, Джефф, выбор на самом деле твой.

Зазвонил мой сотовый. Это была Марджи.

— Я не вовремя?

— Боюсь, что да.

— Ты сейчас с Дэном и…

— Джеффом.

— Кто это? — спросил Джефф.

— Марджи.

— Скажи ей, что я хочу посмотреть заявление от имени семьи, которое она, надеюсь, подготовила, — сказал он.

— Ты слышала? — спросила я Марджи.

— Еще бы. И можешь передать своему очаровательному сынишке, что заявление отправлено на твой электронный адрес. Но послушай… мне необходимо коротко переговорить с тобой тет-а-тет. Можешь придумать какой-нибудь предлог и перезвонить мне, но только чтобы их рядом не было?

— Хорошо, — сказала я и нажала отбой. — Мне надо спуститься вниз и забрать факс.

— Что, консьерж не может принести?

— Я хочу покурить, — придумала я.

— Не могу поверить, что ты до сих пор сидишь на этой наркоте, — фыркнул Джефф.

— Это бывает крайне редко, — сказала я, — и сигарета — очень хороший друг.

Я схватила пальто и сказала, что вернусь через десять минут.

Спустившись в лобби, я остановилась у стойки администратора и спросила номер факса отеля. Выйдя на улицу, я закурила, жадно затягиваясь, и позвонила Марджи. Она ответила сразу же.

— Ты дома? — спросила я.

— Да, моя спальня отныне — командный пункт.

— У тебя, случайно, нет факса?

— Конечно есть. А почему ты спрашиваешь?

— Мне нужно, чтобы ты прислала по факсу семейное заявление, которое я сегодня одобрила. Это был предлог, чтобы спуститься вниз.

— Не вопрос. Но послушай, дорогая, семейное заявление — это теперь сущий пустяк.

— Что случилось?

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Чак Канн?

— Это не тот ли парень из правых, у которого свой новостной сайт?

— В точку. «Новости от Канна». Великий распространитель консервативной пропаганды, мастер по обливанию грязью, и поверь мне, в наши дни у него полно соперников в этом деле. Помнишь, как он охотился на Клинтона? В общем, этот парень еще один переродившийся революционер, который теперь ненавидит всё и вся, что так или иначе связано с шестидесятыми. И завтра на своем сайте он выкладывает в качестве темы дня материал о книге Тобиаса Джадсона, которую наверняка некий пронырливый пиарщик вроде меня вложил в его мерзкие ультрареспубликанские ручки. Дорогая, мне нелегко говорить об этом, но боюсь, что Канн или кто-то из его прихвостней провел свое расследование и докопался…

Я отняла трубку от уха. Потому что уже знала, что последует дальше.

Странное это ощущение — сидеть на бомбе с часовым механизмом. Мне всегда было интересно, что испытывает камикадзе, когда грузится в автобус в Тель-Авиве или Багдаде, обмотанный взрывчаткой и проводами, за минуту до взрыва. Смотрит ли он на своих ничего не подозревающих соседей-пассажиров с холодной и безжалостной одержимостью фанатика, настолько убежденного в справедливости своего дела и священной миссии, что даже не задумывается о тех жизнях, которые собирается уничтожить? Или все-таки наступает то страшное мгновение психического ужаса, когда он осознает безумие своего злодейства? И тогда утешает себя лишь тем, что уже не увидит кровавого месива, которое оставит после себя?

В тот вечер, за ужином в ресторане рядом с отелем, я поймала себя на мысли: вас тоже накроет взрывом. И в этом виновата только я. Мой давний и единственный грех вдруг эксгумировали и собирались явить публике. И поскольку жизнь нашей семьи после исчезновения Лиззи и так уже стала новостью номер один, можно было не сомневаться в том, что интерес к этому грязному эпизоду из прошлого (как объяснила мне Марджи) взметнется до небес.

— Единственное, что может утешить в делах такого рода, — сказала Марджи после того, как выложила мне новость по телефону, — так это то, что общественное внимание имеет очень короткий век. Да, будет вспышка, ажиотаж — мы постараемся это контролировать, — но потом все сойдет на нет. И я это говорю тебе сейчас, дорогая, чтобы ты изначально помнила о том, что это не навсегда… это как ночной кошмар, после которого обязательно наступит пробуждение.

— Другими словами, — сказала я, — для меня начинается кошмар.

Пауза. Потом Марджи продолжила:

— Я не собираюсь тебе лгать. Как я вижу ситуацию, пока она дерьмовая. Я много чего могу сделать, чтобы снизить потери, но самая большая проблема в том…

Вот передо мной за столом сидит мужчина. Мой муж на протяжении последних тридцати лет. Человек, с которым я в свое время решила связать жизнь. И у меня в сумке сейчас спрятана распечатанная копия информационного материала, который завтра утром будет выложен в Сеть и потребует, как минимум, серьезных объяснений. Но это был «самый мягкий» сценарий. Другой проблемой был другой мужчина, тоже сидевший напротив: мой твердолобый сын, который давно уже видел мир только в черно-белых тонах. Это страшно, когда осознаешь, что ты и твой ребенок, для которого ты всегда хотела только лучшего, больше не одно целое. Как возможно, чтобы такие близкие, родственные отношения распались… тем более что за всю жизнь между нами не было ни одного серьезного конфликта, который мог бы вызвать такое отчуждение? Вот что особенно удивляло меня в наших нынешних отношениях с Джеффом. Уже после получаса общения друг с другом мы срывались на споры и крик.

Я украдкой посмотрела на сына, который увлеченно беседовал с отцом. Они обсуждали цены на недвижимость в Портленде, стоит ли Джеффу инвестировать в земельный участок к северу от Дамрискотта. Джефф на мгновение перехватил мой взгляд и тут же отвернулся, брезгливо поджав губы. Я еле сдерживала слезы. Для меня сейчас не только дочь пропала, но и сын, который угрожал отнять у меня внуков из-за досадной реплики, вырванной из контекста. Но даже если бы мне каким-то образом удалось примириться с ним, установить хотя бы видимость доверительных отношений, все это пойдет прахом, узнай он про книгу Тобиаса Джадсона. Я и представить не могла, как он отреагирует на свою мать в роли мадам Бовари и Эммы Гольдман, верной подруги бывшего радикала… не говоря уже о том, что она с «малышом Джеффом» на руках перебрасывала «любовь всей своей жизни» в политическую ссылку в Канаду, нарушая при этом сразу пять федеральных законов.