Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

Слезы катились по моим щекам.

Моя дочь мертва.

Эти три слова я отказывалась произносить даже мысленно все эти долгие жуткие месяцы.

Мне так хотелось поговорить сейчас с Марджи. Но это было невозможно. Марджи умерла семь недель назад, и до сих пор я не могла смириться с этой утратой. Я была рядом с ней в последние минуты ее жизни. Поздно ночью, в начале сентября, раздался звонок — от Риты. Она говорила едва ли не шепотом, сообщив, что звонит из коридора Нью-Йоркского госпиталя, куда Марджи доставила днем карета «Скорой помощи».

— Я только что разговаривала с ее врачом. Это вопрос дней. Рак распространился повсюду. Они деряжат ее на морфии — это все, что они могут сделать. Если хочешь повидать ее, я бы на твоем месте приехала завтра. Врачи не знают, переживет ли она еще одну ночь.

Утром я вылетела первым же рейсом и к девяти уже была в госпитале. Марджи лежала в отдельной палате на шестнадцатом этаже. Ее кровать была развернута к окну, откуда открывался вид на городской пейзаж. Спинка кровати была приподнята, чтобы она могла смотреть в окно. Марджи была высохшая, крохотная, кожа землистого цвета, от волос остались лишь редкие пучки. Рак победил, превратив ее в жалкое создание, опутанное трубками и проводами. В правой руке она держала плунжер. Он был соединен с трубкой, которая подавала регулируемую дозу морфия, когда боль становилась нестерпимой. Приближаясь к ее кровати, я ожидала увидеть ее в полукоматозном состоянии. Но она бодрствовала и находилась в полном сознании.

— Прекрасный вид, правда? — сказала она, когда я присела к кровати.

— Потрясающий.

— Мой город… Знаешь, в чем ирония нью-йоркской жизни? Каждый, кому довелось пожить в этом городе, думает, что произвел на него впечатление, оставил свой след. Но правда в том, что никому это не удается. Все это… эфемерно.

— Разве это не относится к жизни в любом другом месте?

Она пожала плечами. И сказала:

— Я не собираюсь подводить итоги и пороть всякую чушь насчет «последнего занавеса»… Это очень грустно — думать о том, как мало мне удалось в этой жизни.

— Послушай, это глупый разговор, и ты сама это знаешь.

— Знаю, конечно. Так же как и то, что чувствуешь себя обманутым, когда жизнь покидает тебя. И сейчас…

— Я думала, ты не собиралась подводить итоги.

— Позволь мне хоть ненадолго проникнуться жалостью к себе, пожалуйста.

— Кажется, я всю жизнь только этим и занимаюсь.

Она даже смогла рассмеяться, но вдруг скривилась от боли и сжала плунжер. Последовали новые спазмы боли. Они совсем доконали ее. Я уже собралась позвать медсестру, но тут подействовал морфий, и конвульсии прекратились, но наркотик заглушил все, включая речь. Она смотрела на меня остекленевшим взглядом и молчала.

Я просидела возле нее еще с полчаса, держа ее за руку. Ее глаза были замерзшими, как озеро зимой, и яркий утренний свет струился в окно, наполняя палату холодным флуоресцентным сиянием. Вошла медсестра. Она изучила показания мониторов, посветила ручкой-фонариком в глаза Марджи, проверила уровень морфия и снова нажала плунжер.

— Вы не могли бы подождать за дверью несколько минут? Мне надо поменять ей памперс.

Моя подруга умирает в памперсах. Жизнь не только жестока. Она еще и абсурдна.

Я спустилась вниз, вышла на улицу и закурила, подумав о пагубности этой привычки, которая стоила жизни моей подруге, умирающей от рака легких. Но сигарета была вкусной, никотин расслаблял, и я поклялась, что больше не закурю до самого возвращения в Мэн.

Я зашла в маленькую кофейню напротив госпиталя, села у барной стойки, заказала чашку кофе с булочкой «дэниш», пролистала свежий номер «Нью-Йорк таймс», забытый кем-то на соседнем стуле, посмотрела на часы, отметила, что прошло сорок пять минут, и решила вернуться к Марджи — продолжить бдения у смертного одра.

Но когда я поднялась в палату, то обнаружила пустую кровать. Уборщица мыла пол, а техник уже отключал приборы.

— Где моя подруга? — спросила я.

Уборщица отвлеклась от швабры:

— Она отошла.

— Что?

— Отошла. Умерла.

До меня дошло не сразу.

— И ее вот так просто забрали? — спросила я.

— Такой здесь порядок, — сказала она, отворачиваясь от меня, чтобы продолжить уборку.

Не задумываясь, я бросилась в коридор, едва не сбив с ног медсестру, которая ранее заходила в палату.

— Я искала вас повсюду. Ваша подруга…

— Так быстро?

— Остановка сердца происходит мгновенно. Особенно на последней стадии рака. Она ничего не почувствовала. Все было очень быстро и очень чисто.

Нет, это не было чисто, хотелось мне крикнуть. Рак сжирал ее месяцами. Ничего чистого в этом не может быть.

Но я промолчала. Потому что меня душили слезы. Следующие пятнадцать минут я только плакала. Медсестра отвела меня в маленькую комнатку с диваном и креслом. Она усадила меня и сказала, что скоро вернется. Очевидно, это была «комната скорби», потому что на столике я обнаружила коробку с носовыми платками и брошюры из серии «Уйти с миром» и «Как пережить утрату». Я разревелась еще горше. И тут в голове пронеслась одна мысль. Даже не мысль, а скорее воспоминание. Вспомнился мой приезд в Нью-Йорк лет десять тому назад. Марджи повела меня слушать «Богему» в Метрополитен. В финале оперы у нее в глазах стояли слезы. Мне же постановка показалась холодной. Выходя из театра, она сказала:

— Тебя, кажется, совсем не растрогало.

— О, пели потрясающе, и все такое. Беда в том, что я никогда не могла проникнуться этой высокой романтической идеей обреченной любви.

— Я плакала не из-за этого, — сказала Марджи. — Я плакала потому, что Родольфо и все остальные были в другом углу комнаты, когда умирала Мими. Я плакала потому, что Мими умирала в одиночестве… наверное, и я так умру.

— О, перестань… — сказала я.

— Позволь мне хоть ненадолго проникнуться жалостью к себе, пожалуйста…

Именно эти слова она тогда произнесла. И это были ее последние слова, обращенные ко мне. Она действительно умерла в одиночестве — потому что я вышла покурить.

— Или потому что медсестра выгнала тебя из палаты, — сказал отец, когда я позвонила ему в то утро, вся в слезах.

— Если бы я вернулась через пять минут…

— Она была бы еще под воздействием морфия и все равно не поняла бы, что ты рядом. Так что, прошу тебя, прекрати. Тебе и так досталось в последнее время.

Отец был первым, кто позвонил мне тогда, после шоу Хосе Джулиа, и поздравил с победой.

— Благодаря твоему другу Билли этот человек уничтожен и ты отмщена.

Не услышав энтузиазма в моем голосе, он сказал:

— Я понимаю, твои мысли сейчас заняты только Лиззи.

— Угадал.

— И конечно, ты не будешь счастлива, пока не найдется Лиззи. Разве может быть по-другому?