Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

Он сразу же позвонил мне в Портленд. Я попросила директора школы найти мне замену на несколько дней и тем же вечером выехала в Берлингтон. Хотя я давно знала, что этот день неизбежно настанет — болезнь Альцгеймера имела чудовищно предсказуемую развязку, — у меня сдали нервы, когда я увидела свою мать, застывшую на диване в гостиной, с теперь уже безнадежно поврежденной психикой. В те первые страшные минуты я почему-то подумала о том, что для меня она всегда была стремительной, беспокойной, мощной силой, а сейчас от нее осталась лишь эта телесная оболочка, которую надо кормить и пеленать, как ребенка. Мне безумно хотелось повернуть время вспять, вычеркнуть из него склоки и взаимные обиды, ведь только теперь я поняла, насколько они мелочны и никчемны.

— Знаешь, — голос отца вернул меня в реальность, — одна из самых больших странностей нашего брака в том, что было десять, пятнадцать, даже двадцать моментов, когда один из нас говорил: «Все… с меня довольно», — и казалось, что это конец. Мы принесли друг другу много страданий, каждый старался по-своему.

— Так почему же никто из вас не ушел?

— Дело не в том, что мы остались вместе из удобства или потому, что оба боялись перемен. Знаешь, в последнее время мне все чаще приходит в голову мысль, что я просто не мог себе представить жизнь без Дороти. Точно так же, как она не мыслила жизни без меня. Вот так все просто — и в то же время сложно.

— Прощение — удивительная штука, — сказала я.

— Если за свои восемьдесят два года на этой планете я что-то и усвоил, так это то, что умение прощать — и быть прощенным — самое главное в жизни. В конце концов, больше всего обид мы доставляем своим близким.

Мы обменялись понимающими взглядами и сменили тему. Во второй раз за все эти годы прозвучал намек на случившийся когда-то разрыв в наших отношениях.

Зазвонил мой телефон на приборной доске. Я нажала кнопку громкой связи.

— Ханна?

— Это был отец.

— Папа? Что случилось?

— А почему должно что-то случиться? Я просто звоню узнать, где ты сейчас.

— Только что проехала Сейнт-Джонсбери.

— Если ты не против, чтобы захватить меня из университета, мы бы могли пообедать в «Оазисе», — сказал он, имея в виду маленькую закусочную, куда обычно захаживал.

— Не вопрос. Я буду у тебя через час с небольшим, — ответила я.

— И нам не придется долго торчать в лечебнице, — добавил отец.

— Отлично, — сказала я. Отец знал, как тяжело мне даются эти визиты к маме.

— Что-то мне твой голос не нравится, — сказал отец.

— Бессонная ночь, только и всего.

— Ты уверена?

Отец терпеть не мог, когда я от него что-то утаивала. Поэтому мне пришлось сказать правду:

— У Лиззи депрессия.

Он начал выведывать подробности, но я пробурчала что-то невразумительное, решив, что не стоит пересказывать эту сагу по телефону. Но пообещала, что за ланчем все расскажу.

Когда я подъехала к университету, отец встретил меня у здания исторического факультета. Хотя теперь он слегка сутулился, а его волосы, некогда серебристые, окончательно побелели, в нем все равно угадывалась аристократическая стать, и одет он был, как всегда, безупречно, истинный профессор: зеленый твидовый пиджак с замшевыми заплатами на рукавах, серые фланелевые брюки, голубая рубашка на пуговицах, вязаный галстук, начищенные ботинки из кордовской кожи. Завидев меня, он улыбнулся, а я тотчас посмотрела на его глаза (как это делала теперь, навещая его), чтобы убедиться в том, что они по-прежнему ясные и живые. С тех пор как с мамой случилась беда, я очень переживала за психическое состояние отца — когда мы говорили по телефону, прислушивалась, нет ли нарушений речи, а раз в месяц ездила в Берлингтон проведать его. Меня не переставало удивлять то, что у него по-прежнему был цепкий ум и сам он был чертовски активен, словно это стало делом принципа для него — противостоять старости. Но, улыбнувшись в ответ и наклонившись, чтобы открыть ему дверь, я подумала (в последнее время я часто об этом думаю), что с природой не поспоришь и скоро я потеряю его. Хотя я и пыталась рассуждать оптимистически — как мне повезло, что он дожил до такого преклонного возраста, находится в отличной форме и вполне может прожить еще несколько лет, — все равно не могла примириться с тем, что недалек тот день, когда он не проснется.

Отец, казалось, прочитал мои мысли. Усевшись на пассажирском сиденье, он чмокнул меня в щеку и сказал:

— Будь мы сейчас в Париже, я бы сказал, что тебя гложут экзистенциальные сомнения.

— А раз уж мы в Вермонте?..

— Тебе просто необходимо съесть сэндвич с жареным сыром.

— Ага, выходит, жареный сыр можно считать спасением от экзистенциальных сомнений.

— Ну, если только в сочетании с маринованными в укропе огурчиками, — рассмеялся он.

Мы поехали в «Оазис», где заказали фирменные вермонтские сэндвичи с жареным сыром «чеддер» и маринованными огурчиками, а из напитков — настоящий чай со льдом (ничего общего с порошковой бурдой). Как только официантка отошла от столика, отец коротко произнес: «Лиззи», — и я целых десять минут рассказывала ее историю.

Выслушав меня, отец заговорил хорошо поставленным голосом преподавателя:

— Ей необходимо немедленно расстаться с этим доктором.

— В этом ты прав. И я знаю, что сукин сын спит и видит, как бы избавиться от Лиззи… тем более, что сейчас она угрожает разрушить его брак, его карьеру, его дерьмовое телешоу… всё. Впрочем, не могу сказать, что он этого не заслуживает.

— Надеюсь, ты не винишь себя.

— Конечно, виню. И больше всего меня гложет мысль, что мы с Дэном сделали — или не сделали — что-то такое…

— …что заложили в нее эту потребность быть нужной, отчаянное желание любить?

— Ну да.

— Ты же сама знаешь, что у вас обоих с психикой все в порядке.

— Тогда почему она так опасно слетает с катушек, когда речь заходит о любви?

— Потому что она так устроена. Или это в ней развилось. Но ты ведь знаешь, что настоящая проблема в другом: Лиззи ненавидит свою работу.

— Верно… но зато она любит деньги.

— Нет, не любит, и мы оба зто знаем. Деньги, шикарная квартира, модная машина, экзотические путешествия… она мне рассказывала про все это, но я слышал в ее голосе отчаяние Фауста, заключившего сделку с дьяволом. Ты не думай, мне хорошо известен ее так называемый план — десять лет в этом казино, сорвать большой куш, потом свалить и в тридцать пять заняться тем, чего просит душа. Только она уже поняла, что погоня за деньгами губительна. Тут чистой воды социальный дарвинизм — если ты не можешь играть по правилу «выживает сильнейший»…

— Да, но она как раз очень хорошо играет по этим правилам. За последние полтора года она два раза получала повышение по службе.