Михаил Мамаев - Босфор

Майонез, приготовленный Жале, произвел фурор! Наташа оценила рецепт. А я поклялся, что после такого майонеза с понедельника запишусь в турецкую армию, чтобы защищать Жале от всех врагов.

— Кстати, когда вы возвращаетесь в Россию? — вдруг спросила Эсра.

— Не знаем, — уклончиво ответил я. — А что?

— В сентябре нам понадобится наша стамбульская квартира. Появились квартиранты, готовые платить в полтора раза больше.

Это было сюрпризом.

— Вообще-то я заплатил за два месяца вперед.

— Понимаю. Но и вы поймите. Жизнь в Стамбуле очень дорогая, приходится экономить каждую копейку. Я давно собиралась поднять аренду…

— Вы взяли деньги, — еще раз напомнил я. — Два месяца квартира наша.

— Насколько мне известно, у вас истекает виза, — сказала Эсра. — Вы пытаетесь здесь работать, хотя не имеете разрешения. Если в полиции узнают, у вас будут неприятности. А деньги я верну.

— Если хотите, переезжайте ко мне, — предложила Жале. — Я могу сдать комнату.

— Спасибо, Жале, — сказала Наташа. — Мы подумаем.

— Подумайте, — оживилась Жале. — Снимать отдельную квартиру дорого. А я с вас много не возьму.

Закончился месяц в Турции. Истекла виза. У Наташи виза кончилась еще раньше. Теперь, выходя из дома, мы прятали паспорта.

Дениз не давал мне работу. Приходилось искать. Обычно это была съемка в каталогах для мелких магазинов. Платили гроши, но сразу. Агентство Дениза не выплатило ни копейки, ссылаясь, что деньги до сих пор не переведены.

Наташа подрабатывала, как и я. Мы делали это осторожно — агентство запрещало моделям работать самостоятельно.

Стал учить турецкий. В квартире откопал учебник английского для турецких студентов. Выписывал новые слова и шел к Босфору.

Мне нравилось гулять, где набережная делала крутой изгиб, образуя заводь, и на якорях дремали яхты. Вокруг резвились чайки, привлеченные обилием легкой добычи.

Заглядывался на парусники из темного дерева, с длинными бугшпритами, миниатюрными перилами на корме и огромными, проморенными до чертей штурвалами. Они напоминали о временах великого морского разбойника Моргана и будоражили желание хлебнуть стаканчик рома, названного в его честь.

Здесь всегда кипела жизнь! Корабельные люди мастерили, чистили, протягивали провода и канаты, заколачивали гвозди и фишки домино, прогревали и охлаждали двигатели…

Они появлялись из трюма, спускались в трюм, снова поднимались на свет Божий, держа в руках молотки, плоскогубцы, связки огромных поплавков, бутылки с вином…

Эти морские волки часами высматривали что-то за бортом, перебрасываясь короткими грубыми возгласами и тыча в глубину промасленными указательными пальцами.

Перебирали рыбацкие снасти, брились, коптили на кокпите кефаль, кормили с кормы крачек, яростно раскуривали трубки, вливали в глотку вино, смотрели телевизор.

Среди них были голодранцы, нанятые за харчи в занюханном духане за Гранд-базаром, [16] Рыночный квартал в исторической части Стамбула. и беззаветно завернутые на море миллионеры, годами не знающие твердой земли. И с берега, было абсолютно не понятно, кто из них — кто.

Я садился на скамейку, доставал листок со словами и повторял, наблюдая, что происходит на яхтах.

Потом брел мимо яхт, мимо лодочной станции, где, привязанные к полусгнившему деревянному пирсу, покачивались жизнерадостные лодчонки, мимо редких рыбаков…

За лодочной станцией начинались грошовые ресторанчики. Здесь можно было заказать душистый черный кофе, сваренный в раскаленной золе, и сидеть, сколько хочешь, положив ноги на соседний стул.

По Босфору проходили большие суда. Когда они видели друг друга на встречных курсах, то гулко гудели, здороваясь.

Звучала трогательная турецкая тема. С кухни пахло коптящейся рыбой и мидиями. Официант и хозяин в одном лице не ел тебя глазами в ожидании дорогого заказа, но ловил взгляд, чтобы просто улыбнуться, чем вызывал симпатию не только к себе, но и ко всему мусульманскому миру.

Как-то за соседним столом посетитель ловко управлялся с мидиями. За ушами у него трещало.

— Богатый опыт — на яхте обогнул полмира, — заметив мой респект, улыбнулся он. — Эти мидии любили прилепиться к килю. Тогда я брал акваланг…

Мы коптили их на корме, на открытом воздухе, невзирая на качку и правила пожарной безопасности.

Познакомились.

— Вы моряк, Жан?

— О, нет, что вы — архитектор! Он махнул рукой, словно речь шла не о проектировании домов, а об уборке мусора… — Море хобби. Не могу подолгу сидеть на суше.

— Как же здорово, наверное, каждое утро просыпаться в пути, мгновенно забывая о том, что было… — не удержался я. — Чтобы лишь компас давал надежду, что где-то впереди земля. Заходить в порты, ночи напролет бродить по забытым зыбким улочкам, уходящим из-под ног. Вглядываться в темные окна и считать звезды в проемах между крышами… По-хорошему завидую вам!

— Это романтика, Никита, — засмеялся Жан. — Жизнь жестче. Если мы подружимся, покажу тебе, какое море на самом деле…

— Хочешь посмотреть картины? — вдруг спросил он.

Сели в машину и рванули к Таксиму. [17] Район в исторической части Стамбула. Там некоторое время блуждали по переулкам, помнящим, вероятно, еще русских времен белой эмиграции.

— Сюда, — сказал Жан, пропуская в неосвещенный подъезд.

Пахнуло сыростью. Лифта не было.

— Нам на самый верх. На крыше была оранжерея. Ее перестроили в студию. Теперь ее снимаю я. Это еще одно хобби.

— Ты рисуешь?

— Не совсем… Правильнее сказать — спонсирую. Сейчас увидишь.

Мы приникли к древней двери. Жан прислушался, постучал.

За дверью клацнули ключами.

Кто-то желчно пожелал человечеству поджариться в аду…

Наконец из-за двери возник человек-стержень с бледным бородатым лицом восставшего из гроба копьеносца времен Великих Монголов.

Глаза в темноте светились.

Заляпанный краской халат мешком висел на том, что после нескольких миллионов дополнительных калорий возможно было бы назвать телом.

К пяткам прилипли пляжные шлепанцы.

В потной руке связка допотопных ключей.

«Этот Стержень, пожалуй, не пишет картины, а заказывает в преисподней…» — подумал я.

— Мерхаба, [18] Приветствие по-турецки. — по-турецки поздоровался он.

— Физкульт-привет! — ответил я, наблюдая, как брови у него как будто привстали на цыпочки.

— Земляк? — выдохнул Стержень, словно к нему в гости наведался сам снежный человек. — Очень рад!

Вдоль стен читалась зачехленная мебель.

Винтовая лестница вела наверх.

Окно занимало всю стену.

У окна стояли два кресла и стол с пустой бутылкой посередине.

Из бутылки торчала кисточка.