Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

— Послушай, Роман Данилыч, — сказал за всех троих прапорщик Бабура. — Мы тут дельце наметили. Экспроприация ценностей. Решили тебя посвятить. Мы так подумали: что ж мы-то. Ты командир, ты и командуй.

— Ты, Бабура, не темни, — Загинайло взирал на прапорщика своим тяжелым взглядом. — Выкладывай, что там у вас. Какое дельце.

— А вот этот новый банк, что под охрану берем. Там можно копилку тряхнуть, только торопиться надо. Они новую сигнализацию будут ставить скоро. Завтра-послезавтра. Грех не воспользоваться. А? Роман Данилыч? Рыбка сама в руки плывет. Дела-то, дела. Проще прыща у Черняка на заднице. Мы бы, извини, и без тебя. Но мы так решили. Ты у нас — голова! Ты — главарь! Главарь, главарь! Вожак! Признаем! Весь взвод признал! — прапорщик подмигнул. Его кроваво-мясистое лицо улыбалось льстивой и омерзительной улыбкой. Так улыбается осьминог.

Загинайло никак не отреагировал на предложение. Он молчал, взирая на прапорщика все тем же тяжелым, неподвижным взглядом. Его молчание можно было понять как согласие.

— Так вот, Роман Данилыч, план такой, — стал развивать мысль Бабура. — Главное действующее лицо — этот вот шут гороховый. — Он ткнул пальцем в усмехающегося Стребова. — Кролик наш. Ты, Роман Данилыч, еще не знаешь всех его талантов. Он такое может, что — о! Гений! Дар божий! Ему бы в БДТ играть! Наш Стребов может подделаться под любой голос — ни за что не отличишь. Шпарит чужим голосом — только так. И Бурцевым может, и Железновым, и Розиным. Даже под папу, комполка — запросто! Артист! Говорю тебе! Золото, а не человек. Он у нас и на сцене, на праздничных концертах всегда выступает. Передразнивает начальство. Недавно, в ДК Дзержинского — весь зал от хохота под стульями валялся. Так вот. Через день заступит на дежурство взвод Корзинкина. Подгребем к банку в часика два ночи, пароль узнать — раз плюнуть. Каждая кошка, что в подворотню шмыгает, знает — какой у нас на эту ночь по банкам пароль. Стребов наш в переговорное устройство назовется, что он командир второго взвода Корзинкин, его голосом, значит, и пароль назовет, какой будет, Тамбов, Воронеж. А фигурой они с Корзинкиным похожи, в монитор ни хрена не разглядишь. И фуражку ему найдем такую же безбрежную, как степь. Корзинкин всю зиму, нарушая устав, в фуражке красуется, уши морозит. На него уж, как на дурака, и внимания не обращают. Ну так вот, постовой откроет дверку в банк, варежку разинув, а дальше — как по нотам.

Выслушав речь прапорщика Бабуры до конца, Загинайло долго еще хранил молчание, как будто обдумывал. Барабанил пальцами по столу, спокойненько так, точно азбуку морзе выстукивал, чем очень раздражал выжидающих его ответа трех командиров отделений.

— Ладно, гуси-лебеди! — объявил он, наконец. — Вижу, вы все обкатали. Вы уже спецы по таким делам. Операция икс. Возражений у меня нет. Только по первоначалу вот что: я хочу сам посмотреть этот объект. Я еще не смотрел. Я хочу остаться там на часик и хорошенько изучить этот ваш банк. Утром я скажу вам свое решение.

На этом разговор закончился. Все четверо пошли смотреть намеченный объект.

Они шли по набережной. Гадкая ночь. Промозгло. Черная вода, рябь. Стребова замучила икота. Он икал громко и безостановочно, во все горло.

— Стребов! Заткни фонтан! — грозно зарычал на него Бабура. — На весь город слышно. Орешь, как осел!

Стребов хотел возразить, но вместо того икнул еще громче.

— Ему бы чего попить, — сочувственно посоветовал Черняк. — Выпить воды литр — верное средство. По собственному опыту знаю.

— Ну, давай его в Мойку за ноги спустим и пусть пьет, сколько влезет, — предложил раздраженный прапорщик. — Пусть хоть брюхо лопнет. Нажрется, сволочь, перед дежурством селедки, а потом ык-ык всю ночь. Провалит дело, дурак. Как ты будешь изображать голос Корзинкина, если у тебя икота на весь квартал? Скажи, идиот? — приступил к Стребову разъяренный прапорщик.

— Бабура, не ори! — остановил приятеля Черняк. — Он в банке козьего молочка сейчас хлебнет и как рукой снимет. Сегодня там Монахов дежурит. Монахов ничего, кроме молока из-под козочки не употребляет. Бидон с собой на пост таскает каждый раз в рюкзаке на горбу. Говорит, городскую воду из-под крана пьет только самоубийца, которому лень вешаться. Он не вредитель своего здоровья. Тут все жители на восемьдесят процентов состоят из грязи и отравленной невской воды, а на остальные двадцать из различных выделений. Один Монахов исключение. Монахов состоит из молока. Он где-то вычитал, что надо почаще кишки промывать. Вот он и покупает у какой-то бабки, дома хлещет весь день и на дежурство волочет все равно как молочник какой-то. Монахов, он и есть Монахов!

— Черняк выразительно покрутил пальцем у себя висок, так энергично, словно закручивал шуруп. — Но парень он надежный, можно положиться. На Волге утес. Зарежет и не моргнет.

Пустынная улица. Фонарь на углу. Подошли к мрачному шестиэтажному зданию, одно единственное окно на первом этаже тускло светится, все остальные окна темны. Над входом вывеска: Банк. Гранитные ступени, дверь с вензелем. Надзорный глазок и переговорное устройство. Бабура нажал кнопку звонка.

— Кто? — гаркнул изнутри голос незримого стражника.

Бабура назвал себя и пароль.

— Чего, чего? Что ты там бормочешь? Повтори! — потребовал негостеприимный страж. — Усы сначала прожуй, а потом разговаривай!

Прапорщик Бабура не мог терпеть такого нахальства. Сунув свое мясисто-кровавое лицо к самому говорильнику, он сотряс дом громовым воплем:

— Монахов! Молокосос хренов! Открывай! Мы тут все дожидаться должны, когда ты расслышишь, что тебе русским языком говорят! Дубина! Чукмек чертов!

Неистовый рев прапорщика возымел действие. Дверь распахнулась настежь, и перед ними предстал этот самый Монахов, верзила-сержант, идиотски-угрюмая улыбка до ушей. Бронежилет расстегнут, каска-лоханка набекрень, автомат на пузе.

— Ты что ж урод, дверь в банк посреди ночи распахиваешь, все равно как в сарай с дровами. Тебе это как ширинку расстегнуть, балда! — набросился на него прапорщик. — На что тебе в дверях глазок вставлен! Целый телескоп! Или ты не только глухой, так еще и слепой?

— Нет, Бабура, зря ты глотку рвешь, — возразил, продолжая зверски-дебильно улыбаться, Монахов. — Ты хоть и прапорщик, но, прости за грубость, чепуху порешь. Буду я, как дурак, в глазок пялиться, чтобы мне в глаз пулю засадили. Не помнишь, что ли, Гришка Подорога, из взвода Шаганова, посмотрел так в прошлом годе в глазок — ему и шарахнули из какой-то крупнокалиберной гаубицы, так что череп снесло напрочь и мозг по всему банку раскидало. Благодарим покорно за такие смотренья. Я и так чую, кто у меня за дверью. По запаху. Как фокстерьер. Или очки с бронебойным стеклом выдавайте, чтоб и снаряд не прошиб.