Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

— Вот и поговори с ними, Роман Данилыч, сам видишь, — пожаловался прапорщик. — Спорят и пререкаются из-за всего. На каждое слово у них — сто. Ораторы! Робеспьеры! Командир отделения для них — нуль. А как выходной вне очереди — так Бабура.

— Потрепались, а теперь отдохните маленечко. Я буду говорить, — прервал жалобы прапорщика Загинайло. — Сержант Монахов! Доложить обстановку! — строго потребовал он, обратясь к верзиле-автоматчику.

Монахов вытянулся в струнку и, лихо вскинув растопыренные пальцы к каске, отрапортовал:

— Товарищ старший лейтенант! На посту номер двадцать восемь все спокойненько. Тихо, как на Пискаревском кладбище. У меня там дед с бабкой покоятся, блокадники. Царствие им небесное! — добавил он скорбно-угрюмо.

— А напарник твой где? — спросил, тяжело взирая на сержанта, Загинайло. Массивное лицо его оставалось каменно суровым.

— У денежного хранилища. Где ж ему еще быть! — развязно отвечал Монахов, опустив отдававшую честь руку. — У него там будка, собачья конура, он там на железной цепи сидит, или по галерее туда-сюда, как сатана, гремя цепью, бегает. Цепь длинная, позволяет. А отлучаться ему нельзя. Ни по какому случаю. Там, в галерее, и мочится и испражняется, если приспичит. Все нужды свои человеческие справляет.

— Так. Ясненько. Показывай объект! — приказал Загинайло. — Все показывай, от подвала до чердака. Проверим укрепленность. А на посту за тебя пока эта троица побудет. — Он кивнул на Черняка, Стребова и Бабуру, которые уже расположились в креслах у включенного телевизора. Показывали бокс: негр и мулат. — Передай напарнику на пост, чтоб встречал, — добавил Загинайло. Там, по расписанию наряда, младший сержант Оськин. Правильно?

— Так точно! — подтвердил Монахов. — Изменений нет, как в расписании воздушных рейсов в Пулкове. У меня там все стюардессы знакомые. Эй, Оськин! Пес цепной! — гаркнул он в переговорник.

— Кончай дрыхнуть! Ключ в зубы и бегом по галерее! К дверям в банк! Через пять минут жди взводного! Понял?

— Понял, не глухой, — отозвался замогильным голосом Оськин.

— Чего орешь! Молока не забудь кружечку. Холодненького. В горле пересохло.

— Это от спертого воздуха в будке. От портянок и сапог, — пояснил Монахов. — Ладно, принесу.

Открыв дверцу кубического сейфа, предназначенного для хранения оружия на посту, он достал оттуда мутно-белую поллитровку, заткнутую винной пробкой, и сунул ее в карман штанов.

— Кумыса хочешь, взводный? — предложил он Загинайло. — У меня там еще бутылочка в запасе есть. — Загинайло отказался от кумыса. Монахов закрыл сейф, взял из ящика стола фонарик. — Айда, взводный! — позвал он Загинайло. — Если не боишься заблудиться в этих шхерах. Я сам там половину помещений еще не исследовал.

Монахов зажег фонарик и, светя им, повел Загинайло по темным коридорам банка. Освещение временно не работало. Ремонт внутри не успели закончить. Банк-то вселился, а недоделок тьма, так объяснил сержант, этот словоохотливый провожатый. Коридор качался в такт шагов, как толчки волн качают лодку. Луч фонарика прыгал туда-сюда, шаря по стенам, озаряя разные предметы. Шкафы, стеллажи, конторки, окошечки пустых касс, какие-то приборы, какое-то оборудование. Под ногами шуршали бумажки. Загинайло, подняв одну, попросил посветить. Деньги! Тысячерублевка!

— Возьми, возьми, командир! — весело воскликнул Монахов. — Задницу подтирать! Фальшивая денежка-то. Фальшивомонетчики тут гнездо свили, — объяснил он, хоть и все также весело, но с каким-то смущенно-таинственным видом. — Упражняются, штампуют по ночам на невидимых станках. У них тут целый цех. Шуруют вовсю. Призраки, привидения. Слышу с поста: шум какой-то непонятный, вроде как штамповочный станок шлепает: чух-чух, трум-трум. Иду, смотрю: ни души. Затихли, как мыши в норах. Только денег накидано везде пачками и вразброс, свеженьких, только что наштампованных, как грязи. Говорю тебе, командир. Призраки! У них тут подпольный завод, монетный двор свой. Вот опять! — Монахов, услышав шорох у себя за спиной, резко обернулся. Луч фонарика ударил в стену. Озарилась амбразура в стене, отверстие наподобие корабельного люка.

— Там кто-то прячется! А, взводный? — Лицо Монахова с каской набекрень было бледно. — Ступая на цыпочках, он приблизился к этой дыре и посветил фонариком.

— Духи гуляют! — мрачно изрек Загинайло. — Это ты сам сапогами шаркаешь, так у тебя душа в пятках. Храбрецы вы тут. Вперед! Я не собираюсь блуждать здесь с тобой до рассвета в поисках привидений. Не банк, а лабиринт какой-то!

Монахов, устыженный, послушно повел дальше. Добрались до конца коридора, спустились по ступеням на площадку нижнего этажа. Тут запертая стальная дверь.

— Оськин! Открывай! — заорал Монахов во все горло. — Взводный здесь, надерет тебе уши, как школьнику!

— А кумыса принес? — невозмутимо, ничуть не испуганный грозными воплями своего напарника, спросил Оськин. — А то не открою.

— Принес, принес! — заверил Монахов. — Бутылку с соской. Соси хоть всю сразу, хоть по частям удовольствие растягивай!

Оськин заскрежетал какими-то железами с той стороны двери, повернул на три оборота вставленный в скважину ключ. Приоткрыв дверь на щелочку, потребовал:

— Сначала кумыс давай! — Тогда впущу.

Монахов сунул ему бутылку, и тот, отступив, широко распахнул створку, впуская ночных гостей.

— Молочная ферма, а не охрана банка! — хмуро глядя на своих подчиненных, заметил Загинайло. — Может, вы тут коз и коров где-нибудь на дворе пасете? Возмутительное несение службы. Вот что, Оськин, покажи, что ты тут охраняешь.

— Свой лежак охраняет, да самого себя! — захохотал Монахов.

Щуплый Оськин, также облаченный в бронежилет и каску, также с автоматом на груди, отнюдь не оскорбленный репликой своего приятеля-напарника, вскинул руку и бойко отрапортовал:

— Товарищ старший лейтенант! Докладываю! Под моей охраной находятся: денежное хранилище — раз. Внутренний двор банка — два. Наружные ворота — три.

— Хорошо, Оськин. Ты, Оськин, я вижу, орел! — похвалил Загинайло бойкого сержантика. — Вот и покажи, что ты охраняешь. А я посмотрю. Начнем с денежного хранилища. То, с чего ты глаз не должен спускать, как я полагаю, а мы тебя отвлекаем от твоего служебного долга. А ты, Монахов, — Загинайло обратился к стоявшему у дверей провожатому, — возвращайся к себе на пост. Да передай тем трем воронам, что я тут пока останусь, с Оськиным. А они пусть дуют посты проверять. Чтоб через пять минут их тут и духа не было!

— Будь сделано! — обещал Монахов. Повернулся и исчез за дверью. Оськин тщательно закрыл эту дверь ключом на три поворота.

Младший сержант Оськин, грохоча сапогами, повел своего гостя по галерее. Загинайло следовал за ним, осматривая на ходу незнакомое место. Галерея с низким потолком, ярко освещенная лампами в плафонах. Один бок — стена банка, другой бок — стекло, вид на двор. На дворе ночующие машины. Принадлежат банку. Грузовик, автобус, три легковых. Колеса блестят — серебряные диски. Это от яркости света. Двор озарен мощным прожектором, сверху со стены банка. Все углы и закоулки высвечены, как днем. Иголке негде спрятаться. Прошли галерею, уперлись в тупик. Ступени в подвал. Глухая черная дверь, железная, под сигнализацией, преграждает доступ к денежным хранилищам. За этой дверью — вторая, потоньше. За той — железная решетка, закрыта на висячий замок изнутри. Чтоб открыть, нужно руку просунуть и повозиться, если не насобачился. Так объяснил, проявляя усердие, Оськин, открывая одну за другой все эти преграды и показывая Загинайло. Все, все под сигнализацией. Сигнал на ЦПО, то есть центральный пульт охраны, и через три секунды, а то и раньше, как из-под земли вырастет группа захвата из ближайшего РУВД, автоматчики в касках. Но на этот счет тревожиться нечего. По крайней мере, в эту ночь. Можно шагать спокойно и дверями грохотать. Хоть плясать, хоть песни петь. Сигнализация временно отключена, что-то там с проводами кручено-перекручено, распутать не могут.